«Вас каждую минуту хотят и могут убить...»

Кто сильно переигрывает в прошлое, тот плохо понимает настоящее и не видит будущего. Фото Pixabay

В этом обозрении речь пойдет об исторических, можно сказать, судьбоносных спорах, которые зарождались в истории России в течение последних двух веков. Но все вопросы и проблемы этих мировоззренческих споров не менее актуальны и для нынешнего века. Тем более в дискуссиях участвовали далеко не самые слабые полемисты.

Сергей Уваров и Петр Чаадаев

Как известно, в последний день ХХ века и в последний день тысячелетия, 31 декабря 1999 года, первый президент России Борис Ельцин неожиданно объявил о своей отставке. Фрагмент из его прощального обращения к гражданам России процитировал в одной из своих опубликованных лекций доктор филологических наук, профессор Оксфордского университета и Московской высшей школы социальных и экономических наук (МВШСЭН, «Шанинка») Андрей Зорин.

Вот фрагмент из обращения Ельцина: «…прошу прощения за то, что не оправдал некоторых надежд тех людей, которые верили, что мы одним рывком, одним махом, одним знаком сможем пере­прыгнуть из серого, застойного, тоталитарного прошлого в светлое, богатое, цивилизованное будущее. Я сам в это верил. Каза­лось, одним рывком – и всё одолеем. Одним рывком не получилось. В чем-то я оказался слишком наив­ным».

Такое смелое и самокритичное прощание Ельцина потребовалось Зорину, чтобы развернуть свои размышления о видении будущего страны, которое было характерно для конца ХХ века. А именно: Россия вот-вот окажется в сообществе западных держав. В чем Андрей Леонидович, как мне кажется, как раз сильно сомневается.

Сегодня, в 2020 году, все еще можно сказать, что рывок на Запад не получается. И это продолжает вызывать к жизни всевозможные и неисчислимые версии – почему все так складывается и кто в этом виноват.

Андрей Зорин начинает с первой дискуссии на эту тему, которую затеял Петр Чаадаев своей публикацией «Первого фило­софического письма» в 1836 году. Согласно русскому философу и публицисту того времени, все пошло не так из-за ошибочного выбора Россией восточного христианства в качестве государственной религии. Вот отказались от католического Запада, как и от исламского Восто­ка – и не стали органической частью ни одной из великих мировых циви­лизаций.

«Народы в такой же мере существа нравственные, как и отдельные личности… Но мы, можно сказать некоторым образом, – народ исключи­тельный. Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не вхо­дят в состав человечества, а существу­ют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок. Наставление, которое мы призваны преподать, конечно, не будет потеряно; но кто может сказать, когда мы обретем себя среди человечества и сколько бед суждено нам испы­тать, прежде чем исполнится наше предназначение?»

Как мы видим, Чаадаев делает такое признание, после которого последнее обращение Ельцина к российскому обществу уже не кажется таким уж самокритичным. Петр Яковлевич настаивает на том, что ни у народа, ни у государства в России вообще не было истории. В то время как Запад даже после Реформации и Французской революции уже обладал духовным единством, основанным на католицизме.

Чаадаев был резок: «…Исторический опыт для нас не существу­ет; поколения и века про­текли без пользы для нас. Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества отменен по отношению к нам. Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его; мы не вне­сли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем не содействовали про­грес­су человеческого разума, и все, что нам досталось от этого прогрес­са, мы исказили».

В свою очередь, Андрей Зорин не понимает той глубокой серьезности, с какой российские власть и общество восприняли это эксцентри­ческое сочинение, носящее провокационный характер, да еще написанное в 1829 году (за семь лет до публикации) на француз­ском языке.

«Провокация Чаадаева удалась сверх всяких чаяний: во-первых, автора официа­льно объявили сумасшедшим и запретили ему не только печататься, но и пи­сать.

Громкость этого скандала была связана еще и с тем, что публикация письма совпала по времени с распространением новой официальной идеологии Рос­сий­ской империи «Православие, самодержавие, народность». Ее автором был министр народного просвещения Сергей Уваров.

По этой доктрине «народность», заключавшаяся в исповедании догм господствующей церкви и приверженности принципам существующего политического порядка, как раз и спасла Россию от деградации, которую переживал современный Запад.

Так две диаметрально разные исходно конфликтные программы были дополнены идеологиями славя­нофильства и западничества, окончательно оформившимися в ходе салонных дискуссий вокруг чаадаевского письма, выразительно описанных в «Былом и думах» Герцена. С точки зрения западников, только завершив процесс вестер­низации, Россия могла надеяться на успешную конкуренцию с европейскими сосе­дями не только в военном, но и в политическом, экономическом и культурном отношениях. Славянофилы же верили в «особый путь» России, осно­­ванный на ее допетровском наследии, православной духовности и общин­ном духе.

Таким образом, ставшая исторической дискуссия требовала от приверженцев той или иной идеологии ответить на два базовых вопроса:

1. Срав­нима ли в принципе Россия с Западом или у нее есть свой особый путь развития и уникальная миссия?

2. Уступают ли российские традиции и обычаи по своей значимости запад­ным или превосходят их?

Если Уваров и официальные пропагандисты считали возможным сравнивать Европу и Россию в пользу последней, а западники в пользу Запада, то сам Чаадаев и славянофилы, напротив того, полагали, что Россия движется по совершенно особому пути, но при этом для Чаадаева эта дорога была историческим заблуж­дением и трагедией, а для славянофилов, напротив, – свидетельством ее нрав­ственного превосходства.

По-моему, приведенные фрагменты лекции Андрея Зорина предельно четко разъясняют суть этого спора, который продолжается до сих пор. Иногда в нем появлялось то, что можно считать признаками консенсуса. Но с другой стороны, уже прогремели две мировые войны, возникали такие кризисы, которые вполне могли разжечь и третью, причем в эпоху ядерных держав.

Петр Столыпин и Лев Толстой

«Пишу Вам об очень жалком человеке, самом жалком из всех, кого я знаю теперь в России... Человек этот – Вы сами... Не могу понять того ослепления, с которым Вы можете продолжать Вашу деятельность, деятельность, угрожающую всему Вашему материальному благу (потому что Вас каждую минуту хотят и могут убить), губящую Ваше доброе имя, потому что уже по теперешней Вашей деятельности Вы заслужили ту ужасную славу, при которой всегда, покуда будет история, имя Ваше будет повторяться как образец грубости, жестокости и лжи...»

«Самый жалкий человек в России» – это как раз про Петра Аркадьевича. А пишет ему такое Лев Николаевич Толстой, противник столыпинской аграрной реформы. Тут надо бы заметить, что писатель был противником не только «ужасного» премьер-министра, негодного правительства и даже царя.

Толстой выступал ни много ни мало – против государства как такового. А согражданам, которые говорили, что в страну без верховной власти сразу же придут завоеватели, он отвечал следующее: «Какие же это народы придут завоевывать вас, когда они узнают, что вы живете на общей всем земле, не даете солдат, и не воюете ни с кем, и не платите никаких податей, кроме тех, которые сами на себя накладываете для общественных дел? Если только вы станете жить так, чужие народы не только не придут завоевывать вас, но переймут ваше устройство и присоединятся к вам».

Вот такие горизонты открывал граф Толстой перед соотечественниками при условии, что они согласятся развивать исключительно общественную форму владения землей.

И очень злился на Столыпина за то, что одним из главных условий его реформы было разрушение крестьянских общин. Потому что он воспринимал такую форму хозяйства как источник революционной энергии.

«Спокойное владение» для Столыпина означало отсутствие революционной энергии, которая, по его убеждению, зарождалась там, где развивается общинное сознание.

А в особом секретном журнале Совета министров от 13 июня 1907 года все было сказано с откровенной прямотой: «Крепкое, проникнутое идеей собственности, богатое крестьянство служит везде лучшим оплотом порядка и спокойствия; и если бы правительству удалось проведением в жизнь своих землеустроительных мероприятий достигнуть этой цели, то мечтам о государственном и социалистическом перевороте в России раз навсегда был положен бы конец…»

В голодные годы был и такой плакат: «Нет пределов силе человеческой, если эта сила коллектив».  Изображение © РИА Новости

У Льва Николаевича было свое видение и войны, и мира, и религии, и революции.

Так, в интервью французской газете на вопрос «Будет ли в России революция?» он ответил вполне серьезно: «Все революции уже в прошлом, потому что в городах вместо булыжных мостовых появился асфальт, а значит, бунтовщикам будет не из чего возводить баррикады...»

А Софья Андреевна в своих дневниках вспоминала о том, как Лев Николаевич перенес сообщение о том, что Русская православная церковь прекращает с ним отношения: «Лев Николаевич за завтраком прочел, что об этом написали газеты. Потом молча встал и отправился гулять на Лубянку. Там его с криками «Ура Толстому! Слава Толстому!» встретили восторженные студенты».

Летом 1907 года писатель направил «стоящему на ложной дороге сыну моего друга» письмо, в котором в очередной раз обвинил премьер-министра не только в участии, но и в руководстве проводимыми репрессиями. Столыпин медлил с ответом, а когда все-таки сделал это, то сделал акцент на обосновании «врожденного инстинкта» частной собственности на землю и никак не отреагировал на то, в чем упрекал его Толстой, который продолжал – о «ссылках, каторгах, казнях». Писатель не унимался и писал вновь: «За что, зачем Вы губите себя, продолжая начатую Вами ошибочную деятельность? Вы... начали насилием бороться с насилием и продолжаете это делать, все ухудшая положение... Мне со стороны ясно видно, что Вы делаете и что себе готовите в истории».

Увы, судьба Столыпина оказалась трагической. До сих пор идут споры о том, был его убийца Богров пламенным революционером, одним из идейных противников премьера, или оказался террористом-одиночкой, искавшим славы «освободителя от тирании». Не закрыта версия и внутриправительственного заговора с участием тогдашних спецслужб.

Но главным остается вопрос: кто был прав в том историческом споре? Тот, которого Ленин считал, с одной стороны, гениальным художником, а с другой – «помещиком, юродствующим во Христе», «толстовцем», «истеричным хлюпиком, называемым русским интеллигентом».

Но этот «хлюпик» написал еще одно письмо, фрагменты из которого мы просто обязаны опубликовать на этой странице, не сопровождая его никакими комментариями.

Лев Толстой и Николай II

Из письма императору от 16 января 1902 года (Гаспра).

«Любезный брат. Такое обращение я счел наиболее уместным потому, что обращаюсь к Вам в этом письме не столько как к царю, сколько как к человеку – брату. Кроме того, еще и потому, что пишу Вам как бы с того света, находясь в ожидании близкой смерти.

Мне не хотелось бы умереть, не сказав вам того, что я думаю о Вашей теперешней деятельности и о том, какою она могла бы быть, какое большое благо она могла бы принести миллионам людей и Вам и какое большое зло она может принести людям и Вам, если будет продолжаться в том же направлении, в котором идет теперь.

Треть России находится в положении усиленной охраны, то есть вне закона. Армия полицейских – явных и тайных – все увеличивается. Тюрьмы, места ссылки и каторги переполнены, сверх сотен тысяч уголовных, политическими, к которым причисляют теперь и рабочих. Цензура дошла до нелепостей запрещений, до которых она не доходила в худшее время 40-х годов. Религиозные гонения никогда не были столь часты и жестоки, как теперь, и становятся все жесточе и жесточе и чаще. Везде в городах и фабричных центрах сосредоточены войска и высылаются с боевыми патронами против народа. Во многих местах уже были братоубийственные кровопролития – и везде готовятся и неизбежно будут новые и еще более жестокие.

И как результат всей этой напряженной и жестокой деятельности правительства, земледельческий народ – те 100 миллионов, на которых зиждется могущество России, – несмотря на непомерно возрастающий государственный бюджет или скорее вследствие этого возрастания, нищает с каждым годом, так что голод стал нормальным явлением. И таким же явлением стало всеобщее недовольство правительством всех сословий и враждебное отношение к нему.

И причина всего этого, до очевидности ясная, одна: та, что помощники Ваши уверяют Вас, что, останавливая всякое движение жизни в народе, они этим обеспечивают благоденствие этого народа и Ваше спокойствие и безопасность. Но ведь скорее можно остановить течение реки, чем установленное Богом всегдашнее движение вперед человечества. Понятно, что люди, которым выгоден такой порядок вещей и которые в глубине души своей говорят: «Аpres nous le deluge» (франц. «После меня хоть потоп». – «НГ-сценарии»), могут и должны уверять Вас в этом; но удивительно, как Вы, свободный, ни в чем не нуждающийся человек, и человек разумный и добрый, можете верить им и, следуя их ужасным советам, делать или допускать делать столько зла ради такого неисполнимого намерения, как остановка вечного движения человечества от зла к добру, от мрака к свету.

Ведь Вы не можете не знать того, что с тех пор, как нам известна жизнь людей, формы жизни этой, как экономические и общественные, так религиозные и политические, постоянно изменялись, переходя от более грубых, жестоких и неразумных к более мягким, человечным и разумным. …Что же касается самодержавия, то оно точно так же, если и было свойственно русскому народу, когда народ этот еще верил, что царь – непогрешимый земной бог и сам один управляет народом, то далеко не свойственно ему теперь, когда все знают или, как только немного образовываются, узнают – во-первых, то, что хороший царь есть только «un heureux hasard» (франц. «счастливый случай». – «НГ-сценарии»), и то, что цари могут быть и бывали и изверги, и безумцы, как Иоанн IV или Павел, а во-вторых, то, что какой бы он ни был хороший, никак не может управлять сам 130-миллионным народом, а управляют народом приближенные царя, заботящиеся больше всего о своем положении, а не о благе народа. Вы скажете: царь может выбрать себе в помощники людей бескорыстных и хороших. К несчастью, царь не может этого делать, потому что он знает только несколько десятков людей, случайно или разными происками приблизившихся к нему и старательно загораживающих от него всех тех, которые могли бы заместить их. Так что царь выбирает не из тех тысяч живых, энергичных, истинно просвещенных, честных людей, которые рвутся к общественному делу, а только из тех, про которых говорил Бомарше: «Mediocre et rampant et on parvient a tout» (франц. «Паразит пролезет везде». – «НГ-сценарии»). И если многие русские люди готовы повиноваться царю, они не могут без чувства оскорбления повиноваться людям своего круга, которых они презирают и которые так часто именем царя управляют народом.

…Вас, вероятно, приводит в заблуждение о любви народа к самодержавию и его представителю – царю то, что везде при встречах Вас в Москве и других городах толпы народа с криками «ура» бегут за Вами. Не верьте тому, чтобы это было выражением преданности Вам, – это толпа любопытных, которая побежит точно так же за всяким непривычным зрелищем. Часто же эти люди, которых Вы принимаете за выразителей народной любви к Вам, суть не что иное, как полицией собранная и подстроенная толпа, долженствующая изображать преданный Вам народ, как это, например, было с Вашим дедом в Харькове, когда собор был полон народа, но весь народ состоял из переодетых городовых.

Если бы Вы могли так же, как я, походить во время царского проезда по линии крестьян, расставленных позади войск, вдоль всей железной дороги, и послушать, что говорят эти крестьяне: старосты, сотские, десятские, сгоняемые с соседних деревень и на холоду и в слякоти без вознаграждения с своим хлебом по нескольку дней дожидающиеся проезда, Вы бы услыхали от самых настоящих представителей народа, простых крестьян, сплошь по всей линии речи, совершенно несогласные с любовью к самодержавию и его представителю. Если 50 лет тому назад при Николае I еще стоял высоко престиж царской власти, то за последние 30 лет он, не переставая, падал и упал в последнее время так, что во всех сословиях никто уже не стесняется смело осуждать не только распоряжения правительства, но самого царя и даже бранить его и смеяться над ним.

Самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в Центральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям русского народа, который все более и более просвещается общим этому миру просвещением. И потому поддерживать эту форму правления можно только, как это и делается теперь, посредством всякого насилия: усиленной охраны, административных ссылок, казней, религиозных гонений, запрещения книг, газет, извращения воспитания и вообще всякого рода дурных и жестоких дел» (культурно-просветительский журнал «Дельфис», http: //www. delphis. ru/journal/article/pismo-lntolstogo-imperatoru-nikolayu-ii).

После такого послания невольно подумаешь о том, а какие тревожные письма от неглупых людей получает нынешняя верховная власть.