Имперская сдержанность России

Фото сайта naviny.by

Минск и Ереван – формальные союзники Москвы в рамках Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ) и участники Евразийского экономического союза (ЕАЭС) – институтов, которые многим видятся как средство России по-новому выстраивать отношения с государствами, возникшими после распада СССР. На протяжении всего периода после распада СССР оба государства были военными союзниками России и никогда не доставляли ей серьезных хлопот. Сейчас их внутренняя стабильность и международное положение под вопросом – меняется постоянный статус, возникший еще в первой половине 1990-х годов и в целом устраивавший российскую внешнюю политику.

Поэтому любые трансформации возможностей и статуса Армении и Белоруссии неизбежно оцениваются наблюдателями в категориях их влияния на позиции России.

В итоге речь идет о склонности Москвы к классическому имперскому поведению, выражающемуся в необходимости играть решающую роль в делах своих соседей ради обеспечения собственной безопасности, которой может угрожать проникновение на соседские территории враждебных держав или просто неконтролируемый хаос. И если в случае с Белоруссией российские власти достаточно недвусмысленно выразили поддержку легитимному правительству, то на Южном Кавказе их позиция содержала в себе нюансы.

Внимание к упомянутым двум случаям связано также с тем, что и тут и там в качестве противников, вмешивающихся в дела российской периферии, активно выступают не мировые державы первого ряда, а второразрядные игроки – Польша и Турция. То, что обе страны далеко уступают России по своим совокупным возможностям, делает дискуссию еще более эмоциональной.

Мы не должны сейчас стремиться к примитивному оправданию российского поведения, да Москва и не нуждается в оправданиях. Важнее другое – попробовать, оттолкнувшись от последних событий, осмыслить реакцию России на возникающие вызовы. Оттолкнувшись от этого осмысления и соотнеся его результаты с более широким международным контекстом, можно увидеть новые признаки того, как Россия в 2020 году формулирует и отстаивает свои базовые интересы и ценности.

Указанное выше отличие реакции России на события в Белоруссии и вокруг Нагорного Карабаха показывает в первую очередь ценность каждого из регионов для российской национальной безопасности.

В первом случае речь, очевидно, идет о том, что Москва не может допустить возникновения на западном направлении очередного форпоста НАТО и готова пойти ради этого на решительные действия. Это, однако, не стало поводом оставить Лукашенко наедине с давлением европейских соседей и собственной оппозиции. Причина, видимо, в том, что еще больше сомнений, чем лояльность Лукашенко, у России вызывает наиболее вероятная внешнеполитическая ориентация тех, кто хочет его свергнуть. Польша, выступившая вместе с маленькой Литвой основным спонсором оппозиции, – это страна НАТО и важный союзник США в регионе. Внешнеполитический активизм Варшавы не является ее собственным автономным изобретением, а отражает многолетние усилия Запада по выдавливанию России со всего пространства бывшего СССР. Выступления белорусской оппозиции – это продолжение расширения на Восток двух наиболее важных институтов Запада – НАТО и Европейского союза.

В случае конфликта между Арменией и Азербайджаном ситуация не является столь очевидной. Даже если оставить за скобками те обстоятельства, что оба враждующих народа являются для России дружественными, на ее территории проживает их большая диаспора, а ряд решений руководства Армении за последние два года мог вызвать здесь недоумение. Качественно иначе выглядит международный контекст.

Военное наступление Азербайджана было поддержано на дипломатическом уровне Турцией. Эта держава хотя и остается страной – членом НАТО, но по своим размерам, амбициям и озабоченностям явно не вписывается в круг «нормальных» союзников США в Европе. Отношения Анкары с большинством европейских государств достаточно неважные, а с главной после США ядерной силой Запада – Францией – эти отношения откровенно плохие. Военный конфликт с Турцией не угрожает России серьезной эскалацией – периодические столкновения между сторонами случались в Сирии и всегда приводили к дипломатическим договоренностям. Во многом поэтому события вокруг Карабаха для России – это не вопрос выживания, а предмет для дипломатического взаимодействия.

Таким образом, мы видим, что действия России в этих двух ситуациях напрямую зависели от того, как развитие событий повлияет на баланс сил в ее отношениях с Западом. Сократившиеся совокупные возможности России определяют политику ранжирования внешних вызовов. Это предполагает взгляд на одни из них как на действительно принципиальные для выживания, а на другие – как на возможность дипломатической игры.

Снимая с себя обязательства нести полную ответственность за дела периферии, Российское государство адаптируется к нарастающему вокруг хаосу, но сохраняет при этом имперскую способность контролировать периферию тем или иным образом.

Несмотря на то что анархическая и конкурентная природа международной политики остается неизменной, конкретные требования к принимаемым решениям могут меняться. Они все более связаны с возрастающими техническими возможностями, которые отсутствовали в эпоху, когда дистанция от столицы до границы означала время, необходимое для военной мобилизации.

Ведущие европейские государства в рамках ЕС и США также стремятся сохранить имперский контроль над определенными странами и целыми регионами.

Дискуссия о том, какую степень военных рисков США могут на себя принять даже ради самых ближайших союзников, ведутся постоянно. Среди европейских стран только Франция сохраняет контингенты в нескольких бывших африканских колониях. Как мы видели на примере событий в Мали, эти силы могут успешно применяться для купирования тактических угроз на локальном уровне. И в том и в другом случае обе державы полностью контролируют только свое окружение – США в Канаде и Мексике, Франция – в рамках европейской интеграции.

Нарастание подвижности международной среды заставляет великие державы проводить более осмотрительную и сдержанную политику в части собственных обязательств, и Россия здесь не исключение. Вряд ли мы можем ожидать, что она в современных условиях единственная сохранит черты имперского поведения, присущие весьма удаленным историческим эпохам. Тем более что в отличие от Австрии, Великобритании, Турции или Франции она и так сохранила в своем составе главное приобретение периода активной территориальной экспансии – пространство от Урала до Тихого океана.

Эти территории – единственное имперское достижение, приносившее Российскому государству прибыль, а не убытки (как это было с владениями от Балтики до Памира). Другие могут рассчитывать на действительно заинтересованное российское участие только в случае, если занимают критически важное для безопасности России географическое положение. В случае с пространством бывшего СССР – это Белоруссия и Казахстан.

Отказ великих держав от своих обязательств за минимально необходимыми пределами – это вместе с тем и новый вызов для самой концепции международного порядка. Гегемония одной державы в категориях науки о международных отношениях – это способ преодолеть последствия анархичности международной системы. Совершенно не принципиально, что в случае с США после холодной войны в качестве такой зоны выступал за редкими исключениями весь мир.

Однако теперь актуальным становится вопрос, возможен ли вообще порядок в условиях, когда державы, теоретически способные претендовать на гегемонию, не нуждаются в нем для обеспечения собственной безопасности и развития? Этот вопрос крайне важен сейчас, когда международные институты находятся в состоянии глубокого кризиса. И чем больше великие державы будут экономить силы в соответствии с четко определенными приоритетами, как это делает Россия, тем меньше у нас надежды на то, что нарастающая анархия сменится какой-либо формой «концерта».