Мадлен Розенблюм В "РУССКИЙ самовар", что в сердце театрального Бродвея, мы, два загулявших журналиста с разных боков планеты, впервые зашли, чтобы передать Роману Каплану, главе заведения, весть от каких-то общих знакомых. Буквально через несколько дней ноги уже сами привели нас в этот - ресторан? клуб? - скорее, просто гостеприимный дом. Его хозяин, храня традиции подзабытого русского и кавказского гостеприимства, сам помогает гостю расположиться, участливо, с уважением расспрашивает о событиях жизни, о последних новостях в тех городах, весях и странах, откуда гость прибыл. Он охотно рассказывает и о собственном житье-бытье в Америке, о Нью-Йорке. Но главное: слушает, запоминает, вникает. Атмосфера интимных приятельских посиделок, дух нежного внимания и какая-то общая приятность превращают ужин в "Русском самоваре" в значительное личное событие.
Прекрасная кухня (кстати, по традиции в ее меню включены лишь те блюда, которые Роман мог бы собственноручно приготовить) оправдывает все ожидания голодных гурманов. А исключительная музыка, бурный ли темпераментный Журбин за роялем, или рыцарь декоданса утонченный виртуоз Александр Избицер, придает пиршеству легкий ностальгический шарм. Тают часы, словно вкусности на тарелках. Уходить отсюда - в мир бурного и почему-то всю последнюю неделю нескончаемо дождливого Нью-Йорка - не хочется. Гости, как им и предопределено жанром, слегка хмелеют, оттаивают, расслабляются.
"Попробуйте, попробуйте! - с хитрецой улыбается Каплан, присаживаясь за столик, и ставит на него небольшой графинчик прозрачного стекла, - это моего собственного рецепта и приготовления, так сказать - для личного пользования". Весьма крепкая, но обжигающе вкусная с кислецой настойка мгновенно согревает, веселит. "О, градуса сорок два!.." - "Должна бы быть - сорок три, - вздыхает Роман, - но полтора-два градуса всегда теряются при разливе и т.п." - "Кажется, морошка... похоже - киви, нет - фейхуа!.." - наперебой, каждый с учетом собственного опыта, пытаемся угадать мы ингредиенты напитка. "Клюква, - примиряет нас хозяин, - ну и еще там - кое-что..."
Надо сказать, что пресловутое поговорочное "русское пьянство" отнюдь не становится в "Русском самоваре" "нормой жизни". Это выгодно и очень резко отличает его от иных русских заведений такого класса в разных крупных городах США. Как правило, вечера здесь обходятся и без дешевого разгула наших новоявленных отечественных толстосумов. У всесоюзных пацанов с марухами, как и у их чиновних белоглазых коллег (пока, по крайней мере) это заведение не слишком в чести. Наверное, потому, что уж слишком гротескно-комично выбиваются они тут из общего колорита и антуража. Надо надеяться, чувствуют себя не в своей тарелке, в чужом пиру. Зато завсегдатаи часто поют хором романсы, старые советские песни... Озорно и грустно одновременно. На стенах - со вкусом подобранные и развешанные картины ведущих, лучших художников последних десятилетий. Откуда взялся этот уникальный оазис русской культуры в Нью-Йорке, аналогов которому мы не встречали и в самих-то сегодняшних Москве или Петербурге, при всех тамошних потугах и, казалось бы, богатейших постперестроечных возможностях?
* * *
Вспоминая об общей ленинградской юности, давний и близкий друг Романа Каплана, Татьяна Топилина, уже и сама давным-давно живущая в Штатах, рассказывает о хозяине ресторана: "Некогда, в Ленинграде, он буквально поражал всех блестящей эрудицией, прекрасным знанием английского, свободным (это в конце-то пятидесятых!) общением с иностранцами. Закончил ЛГУ. При Эрмитаже была аспирантура - Роман учился там, должен был защищаться как искусствовед у Матвея Гуковского. Ему прочили блестящее будущее. Его отличало какое-то поразительное вкусовое чутье, но еще - того поразительнее - фантастическое умение общаться: доброта и открытость; главное - искренний, неподдельный восторг, преклонение перед чужим талантом, любым его проявлением.
Конечно, он был вхож во все мастерские художников Питера и Москвы, знал всех и вся. Стал писать о начавшемся тогда новом всплеске искусства, о том, что позже назвали "советским авангардом" шестидесятых. И тут разразился скандал. Его работа о современной живописи в соавторстве с американским журналистом была опубликована на Западе. В ленинградской "Смене" тут же появилась обличительная статья о нем "Навозная муха", где Романа буквально смешивали с грязью, заодно досталось и многим из тех, о ком он писал. Его исключили из аспирантуры, выгнали отовсюду, откуда возможно, работа по специальности ему, понятно, тоже становилась закрыта. Короче, по тем временам это означало смерть. Уже не физическую, слава Богу (хотя и такое случалось), но уж профессиональную, духовную - в любом случае. У него не было шанса, никакого шанса состояться. Только тихо тосковать и опускаться. В начале шестидесятых, одному из первых в "третьей волне", Каплану удалось эмигрировать из СССР.
"У меня, кстати, всегда была к этому предрасположенность, - говорит Роман, - не с тем, чтобы бежать куда-то, от кого-то, зачем-то, но просто уж очень хотелось посмотреть мир. Как представить себе, что никогда, никогда! не увидишь Рим, Париж, Венецию... И как можно оценивать Джотто, говорить и писать, например, о египетских пирамидах, никогда не видя их в оригинале! Вообще мне кажется, что самая большая глупость советской системы была в том, что она заведомо и навсегда лишала человека самой этой возможности... Хотя, конечно, и эмиграция не сахар. Чего уж там... - чужбина..."
* * *
Обосновавшись в Нью-Йорке, Роман Каплан стал работать в прославившейся позже (и во многом благодаря ему) художественной Галерее Нахамкина на Мэдисон-авеню, 81. Жил напротив. Часто после закрытия галереи, быстро ставшей центром русской эмигрантской тусовки, народ перемещался договаривать-догуливать в квартиру Романа. Хлебосольный хозяин и хороший повар, он кормил-поил приятелей и друзей. На долю жены, приходившей после напряженного рабочего дня из "Кодака", где она тогда проявляла пленки, доставалась гора грязной посуды и уборка.
"И вот в какой-то момент Лора все-таки возроптала: мол, если тебе так нравится кормить и развлекать кучу народа, то почему бы тебе просто не открыть свой ресторан!.." Слово найдено! Зерно брошено в землю! "...Тем более что для меня самого рестораны всегда обладали огромной притягательной силой. До сих пор с нежностью вспоминаю о ресторане Дома журналистов (пиво... раки... а какие сопутствующие беседы!..). А Дом кино!..."
Там в упомянутые шестидесятые, изгнанный отовсюду, он подвязался полуофициально делать синхронные переводы английских фильмов на русский. "...Да, но там же и обрастал знакомыми, приятелями, друзьями; вместе слонялись из одного заведения в другое, куролесили... Да и вообще застолье как таковое я всегда любил необычайно. Считаю себя по этой части учеником друзей-грузин, чем и горжусь. А к тому же, как у блокадного ребенка, у меня всегда была страсть к набитому холодильнику", - грустно улыбается Роман.
Итак, Роман Каплан, искусствовед и журналист, не считая себя и не являясь профессиональным ресторатором, решил открыть собственное заведение. И не где-нибудь, а в самом центре столицы мира, этого, по образному выражению, кажется, Михаила Шемякина, "космопорта" Земли. Наглость затеи - изумительная! Опять-таки шансов состояться, шанса на успех - практически нет. Каким-то образом устроить помещение; надыбать чертову кипу лицензий и справок, найти деньги; оборудовать кухню, отвечающую строжайшим стандартам американских правил и распорядков; постичь и соблюсти их же невообразимую налоговую систему, в которой не то что эмигрант, а и американец в пятом поколении ногу сломит; преодолеть сотни подспудных препонов и препятствий... Пусть поверят на слово наши новоявленные трудяги в области общепита, кому пришлось или приходится пройти сей крестный путь тут, там, у них, это уж ни в коем случае не проще.
* * *
А еще Роман хотел, чтобы это было "уникальным, милым, славным, без выпендрежа, достойным местом для русского человека, где соберутся друзья", рестораном - воспоминанием о Москве, уютным домом ("первые недели работы я поминутно бегал на кухню и наставлял шеф-повара, постарайся, мол, особо - друг пришел, - но скоро перестал: здесь все собравшиеся - мои друзья или становятся ими по ходу дела"), хотел, чтобы это стало местом, куда бы прямо из аэропорта приезжали Булат Окуджава и Белла Ахмадулина; точкой на карте Нью-Йорка и мира, которая известна Святославу Ростроповичу сценой, где пелось бы Лайзе Минелли и Дмитрию Хворостовскому; пристанищем, о котором художник Олег Васильев сказал бы: "Хорошо надышали, как в церкви"; фирмой, где имена партнеров - Михаил Бырышников и Иосиф Бродский.
"Бродский был самый поразительный человек из всех, которых я встретил в жизни. Он был для меня богом. Меня поражало и было оправданием всего моего жалкого существования то, что Бродский относился ко мне с привязанностью. В 87-м, летом не было денег. Полный развал. Все было кошмарно. Я ночью не спал. Включил радио: в шесть утра объявили, что Бродский стал лауреатом Нобелевской премии. Я обалдел. Носился как сумасшедший по квартире, звонил всем общим знакомым. Собрались здесь, в ресторане, человек десять. Знаете, я в первый раз в жизни пил шампанское "Дон Периньон". Поразительный день! Тогда-то и позвонил Иосифу, говорю: ты теперь богатый... Боялся, что, если одолжусь у него, то отдать не смогу, - предложил партнерство. Бродский связался с Мишей Барышниковым. Так мы все и стали совладельцами... Иосиф часто пел. Пел он, надо сказать, чудовищно. Но самозабвенно. Русские народные песни. Выбирал ту, которая его волновала, подпевал, подходил к роялю..."
Впрочем, о Бродском Роман Каплан может, кажется, говорить всегда. Здесь нам стоит, наверное, оставить эту тему. Для его ли - надо надеяться - собственных воспоминаний, для чьей-либо более обстоятельной, серьезной работы... Да, этот человек может не только разглядеть и оценить чужой талант, он упивается им. Надо думать, это особый род гурманства, которому предается наш удивительный ресторатор, пока его гости млеют от сациви и борща, блинов и запеченой рыбы, клюквенно-лимонной водочки и прочих даров "Русского самовара".
Если за тринадцать лет своего существования заведение, как считает Роман, и не добилось выдающихся финансовых успехов, то уж концепцию элитарного салона, не декларируя ее, воплотило на все сто процентов - здесь, где по углам старинные самовары из коллекции хозяина, на стенах - дары знакомых великих художников, за роялем - виртуозные музыканты, за столиками - друзья, друзья.
А сам Роман Каплан своим главным даром считает умение сводить, сближать, соединять людей.
