Сергей Константинов
Cорок пять назад, 14 февраля 1956 г., начал свою работу ХХ съезд КПСС, на котором Никита Хрущев сделал доклад, разоблачающий культ личности Сталина. Десталинизация общества, начатая после этого доклада интеллигентами-шестидесятниками, воспринимается сегодня как начало освобождения от мертвящих догм "казарменного" социализма, как ознаменование движения общества к социализму "с человеческим лицом" и преддверие горбачевской перестройки. За ХХ съезд Хрущеву прощают все - и его личное активнейшее участие в сталинских репрессиях, и хамские выходки по отношению к интеллигенции, и "кукурузная" эпопея, и кровавые акции в Тбилиси, Венгрии и Новочеркасске. В эпоху перестройки, когда десталинизация была успешно завершена "поколением ХХ съезда", раздавались даже призывы перезахоронить Хрущева у Кремлевской стены - с такой инициативой выступил в 1989 г. на страницах "Огонька" Гавриил Попов.
В лагере идеологических антиподов шестидесятничества - писателей и публицистов "Нашего современника", "Молодой гвардии" и других изданий так называемой почвеннической ориентации - отношение к ХХ съезду было сложнее. С одной стороны, задолго до перестройки такие писатели, как Виктор Астафьев, Василий Белов, Валентин Распутин, Владимир Солоухин, заклеймили сталинскую коллективизацию, направленную на уничтожение традиционного крестьянского уклада России. Вольно или невольно они тем самым развили хрущевскую острую критику сталинской аграрной политики (эта критика звучала и на ХХ съезде КПСС). С другой стороны, в отличие от шестидесятников среди почвенников еще в 70-е гг. было весьма распространено тотальное отрицание не только демократического социализма, но и коммунистической идеологии в целом. В пору самого глухого застоя, в середине 70-х, Игорь Шафаревич и Александр Солженицын своими многочисленными публикациями на Западе уже выкопали могилу коммунистической идеологии. В 1988-1991 гг., в период наиболее жарких баталий шестидесятников и почвенников, последние стали постепенно все больше и больше поднимать на щит Сталина главным образом для того, чтобы побольнее ударить по "детям Арбата".
Кроме нескольких историков, никто не задался вопросом о том, как реагировали на развенчание культа личности Сталина различные слои советского общества. "Поколение ХХ съезда" в лице шестидесятников - это всего лишь часть московской и питерской интеллигенции, но далеко не весь народ, живший в середине 50-х. Да и в самой московской интеллигенции реакция на разоблачение культа личности Сталина не была столь однозначно положительной, как это может показаться на первый взгляд. Уверен, что очень немногие люди знают о том, что на историческом факультете МГУ в 1956-1957 гг. одни студенты создавали своеобразные группы поддержки решений ХХ съезда о культе личности Сталина (кружок Льва Краснопевцева), а другие пытались создать ни больше ни меньше, как "Российскую национал-социалистическую партию" (Александр Добровольский). Группа Краснопевцева пыталась распространять листовки, в которых отстаивалась необходимость дальнейшей десталинизации общества, группа Добровольского выпустила листовку "Смерть коммунистам!" И тех и других вскоре арестовали и упрятали за решетку. И это только один из малоизвестных эпизодов последствий десталинизации середины 50-х.
Широко известно - например, из свидетельства Ильи Эренбурга, - что на делегатов ХХ съезда доклад Хрущева произвел настолько шокирующие впечатление, что некоторые из них даже упали в обморок. Есть много доказательств того, что этот шаг Хрущева вопреки его ожиданиям, породил в обществе ощущения растерянности, разочарования, непонимания происходящего, сильно обострил конфликт поколений. Дети начали задавать родителям все больше неудобных вопросов типа "Папа как ты мог ничего не знать?" Рядовых коммунистов поначалу знакомили с содержанием доклада, изобличающим Сталина, но вскоре это прекратилось. "После ХХ съезда, когда развернулись активные выступления, мы не были подготовлены к тому, чтобы дать отпор", - так прокомментировала это решение на собрании партийного актива Москвы Екатерина Фурцева, возглавлявшая тогда столичную парторганизацию. Но какие такие активные выступления развернулись после ХХ съезда, к чему оказалась не готова партийная верхушка, кому надо было давать отпор?
Если говорить о протестах против развенчания Хрущевым Сталина, то, конечно, в первую очередь следует вспомнить о кровавых событиях в Тбилиси в марте 1956 г. Можно осуждать сталинофилию, которой Грузия пронизана и поныне, недоумевать или иронизировать по этому поводу, но факт остается фактом: для многих грузин Сталин остается положительным персонажем. "Маленький народ гордится великим человеком, оставившим в истории куда более значительный след, чем все его предшественники", - так доходчиво обосновывает этот феномен председатель грузинского общества "Сталин" Г.Ониани в официозе "Свободная Грузия" (1994 год, 7 мая). Что же тогда говорить о 50-х годах! Хрущев, готовя свой доклад о разоблачении культа личности Сталина, вовсе не задумывался о том, к каким последствиям приведет это разоблачение в Грузии. Результат не заставил себя долго ждать. Пролилась кровь.
Один из высокопоставленных чекистов Филипп Бобков, командированный в марте 1956 г. в Грузию, вспоминал, что возглавлявший в то время КГБ Иван Серов требовал от своих подчиненных раскрыть в республике контрреволюционный заговор. "Многим деятелям в центре, - пишет Бобков, - очень хотелось услышать от нас, будто в Тбилиси существовал штаб, руководивший выступлениями против решений ХХ съезда. Кто-то угрожал отобрать у нас партбилеты за то, что мы освободили участников волнений - якобы всех, без разбора. Но чекисты Грузии и Москвы, находившиеся в Тбилиси, устояли и на массовые репрессии не пошли. Неужели в Москве никто не подумал о том, как могут быть восприняты в Грузии факты, разоблачающие преступления обожествленного Сталина? Разве не ясно, что туда надо было незамедлительно послать опытных пропагандистов, которые доходчиво и убедительно разъяснили бы людям произошедшее". Хрущев предпочел посылке пропагандистов проведение карательной акции. В Грузии его за это до сих пор поминают недобрым словом...
Если в Грузии развенчание Сталина на ХХ съезде КПСС встретило открытый гневный протест, то в других регионах оно породило смятение умов, депрессивные настроения, нередко - нежелание расставаться со светлым образом кумира. В архивах на сей счет сохранилось множество свидетельств. Вот некоторые из них, обнаруженные историком Еленой Зубковой. В ходе одного из социологических опросов 60-х гг., проводившегося с целью выяснить отношение людей к различным событиям своей жизни, был получен, например, такой ответ: "Называю самое плохое. Все события, связанные с критикой деятельности Сталина и работы партии в тот период. Никакое другое событие в своей жизни я так тяжело не переживала, даже неудачи первых месяцев войны с фашистской Германией". Другое свидетельство, относящееся к 1956 г.: "В первые дни раздражало то, что суд устраиваем над умершим человеком, и так хотелось, чтобы на всю жизнь Иосиф Виссарионович Сталин остался в памяти такой справедливый и честный, каким нам его рисовали в течение более трех десятилетий... И теперь, когда узнали о его крупнейших недостатках, трудно, очень трудно погасить в сердце эту великую любовь, которая так сильно укоренилась во всем организме". Люди более самостоятельные в своих убеждениях и поступках, не сверяющие их с указаниями партийного начальства, саботировали десталинизацию Хрущева. Начальник цеха одного из заводов отказался снимать портрет Сталина, что, правда, вызвало протест у его жены: "Иди и сам сними, а то тебя арестуют и посадят как культ личности" (так в тексте. - С.К.).
Десталинизацией Хрущева были ошарашены и недовольны не только многие простые люди. Каково было сидевшим в зале заседаний ХХ съезда высшим военачальникам, знавшим все сильные и слабые стороны Сталина как Верховного главнокомандующего, выслушивать откровенную ложь Хрущева о том, что, разрабатывая военные операции, Сталин пользовался только глобусом? Хрущев откровенно лгал, сваливая всю ответственность за катастрофу Красной Армии в 1942 г. под Харьковом исключительно на Сталина. Александр Василевский, Георгий Жуков, Семен Штеменко в своих мемуарах приводят полностью подтвержденные новейшими архивными публикациями данные о том, что главную тяжесть ответственности за эту катастрофу несут Хрущев, командующий Юго-Западным фронтом Семен Тимошенко и член Военного совета этого же фронта Иван Баграмян. Большинство высших военачальников, прошедших со Сталиным Великую Отечественную войну, несомненно, весьма отрицательно относились к проводимой Хрущевым десталинизации - в первую очередь из-за того, что Никита Сергеевич грубо фальсифицировал исторические факты. Кроме того, некоторые из этих военачальников питали теплые чувства к Сталину просто как к человеку. Главный маршал авиации Александр Голованов рассказывал писателю Феликсу Чуеву такой случай. Однажды Хрущев попросил маршала Рокоссовского написать статью о Сталине в духе решений ХХ съезда. В ответ Хрущев услышал следующее: "Никита Сергеевич, товарищ Сталин для меня святой!" В другой раз Рокоссовский вместе с Головановым на каком-то банкете отказались чокаться с Хрущевым...
Депрессивные настроения среди простых граждан, вызванные развенчанием Сталина, сталинистские симпатии генералитета мало волновали Хрущева. По-настоящему его пугало другое - часть общества, в особенности студенческая молодежь восприняла десталинизацию как начало широкой демократизации не только партии, но и общества в целом. Многие люди наивно полагали, что критика Хрущевым преступлений сталинской эпохи - это первый шаг к уничтожению всевластия партийно-государственной бюрократии. Эту бюрократию, в первую очередь партаппарат, Хрущев хотя и подверг основательным перетряскам, но никогда и не думал демократизировать так, как того хотели простые трудящиеся. А трудящиеся начали интересоваться тем, что им знать не полагалось: сколько получают руководящие работники, где и как они живут, отовариваются и отдыхают, в каких школах учатся их дети. В одном из писем, пришедших в адрес Хрущева в ноябре 1956 г., приводился такой случай: когда Фурцева, уступая настойчивой просьбе простой рабочей женщины, назвала сумму своей зарплаты, то услышала следующее: "Так ты нас никогда не поймешь". Студенты вели себя еще более вызывающе. Вот, к примеру, с какими предложениями выступили весной 1956 г. комсомольцы журфака МГУ: превратить Кремль в музей, вызвать на комсомольское собрание члена Политбюро или министра культуры, разрешить чтение сочинений Троцкого, вывести органы печати из подчинения партийных комитетов. Дело дошло до организации нелегальных студенческих кружков, о которых мы упомянули в начале статьи.
Осенью и зимой 1956 г. среди партийных функционеров распространялись панические настроения, ходили слухи о том, что уже тайно составляются списки для будущей расправы над коммунистами. И тогда Хрущев без колебаний приостановил десталинизацию. В декабре 1956 г. ЦК КПСС распространил закрытое письмо под красноречивым заголовком: "Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских, враждебных элементов". В нем говорилось, в частности, о том, что творческая интеллигенция и студенчество больше всего поддаются влиянию чуждой идеологии и что "диктатура пролетариата по отношению к антисоветским элементам должна быть беспощадной". В мае 1957 г. Хрущев выступил на правлении Союза писателей СССР с упреками литераторам в том, что критику Сталина они восприняли "односторонне". В ноябре того же года, выступая на сессии Верховного Совета с докладом, посвященным 40-летию Октябрьской революции, Хрущев заявил, что "партия боролась и будет бороться со всеми, кто будет клеветать на Сталина, кто под видом критики культа личности неправильно, извращенно изображает весь исторический период деятельности нашей партии, когда во главе Центрального Комитета был И.В. Сталин... Как преданный марксист-ленинец и стойкий революционер Сталин займет должное место в истории..."
Этот резкий поворот вызвал не меньший шок, чем развенчание Сталина ХХ съездом. Творческая интеллигенция и студенчество испытали первое тяжкое разочарование в Хрущеве. "Люди старались не вспоминать о ХХ съезде и, конечно, не могли предвидеть ХХII, - вспоминал Илья Эренбург. - Молодежь пытались припугнуть, и студенты перестали говорить на собраниях о том, что думали и говорили между собой". Шестидесятникам казалось, что колесо истории если не пошло вспять, то уж остановилось точно. "Рассеяние последних иллюзий", - так оценивал в 1957 г. свертывание десталинизации Хрущевым Александр Твардовский. Вениамин Каверин был еще более пессимистичен: "Пахло арестами".
Решения ХХ съезда, развенчавшие Сталина, и свертывание процесса десталинизации в конце 1956 г. и в 1957 г., стоили народу сильных душевных потрясений. Многие люди, прошедшие войну, так и не поверили в то, что "наговорил" на Сталина "кукурузник". Другие, напротив, почувствовали себя после ХХ съезда свободными, а в 1957 г., когда Хрущев выступил против "клеветы" на Сталина, - жестоко обманутыми. Третьи постепенно вообще разочаровались в коммунистической идеологии...
