Александр Дриккер Послевоенный Ленинград: ночи были темнее, зимы - холоднее, колодцы дворов - глубже. Жильцы, нахохлившись, словно замерзшие воробьи, пробирались к парадным между брустверами сырых бревен, полумрак коммунальной кухни светился синими языками фырчащих примусов и безмолвно коптящим желто-черным пламенем керосинок. Все ушло: нет больше керосинок и керогазов, огромные куски пейзажа с сараями, отмечавшими дворовые границы, после прихода парового отопления растворились бесследно.
И сколько ни всматривайся, краски не проступают. То время, как и его киноленты - черно-белое. Фоном служили линялые, стена к стене, окно в окно плотные ряды домов, но колер определяла живая масса - бледные, без следа столь привычного теперь загара лица и траурно затушеванные фигуры. Людей в черном, потоками стекавших к воронкам проходных, сегодня приняли бы за бегущих по тревоге военных моряков или спешащих к ранней службе монахов.
Начало летнего полугодия отмечали Первомай и Победа. Оживала небогатая фауна. И птичий мир был скромен. Редкие крупные пернатые - вороны - водились только на окраинах, и подобраться к сторожким птицам ближе, чем на пятьдесят метров, было под силу разве что индейскому следопыту. Голуби, не считая сортовых, домашних, в гоне закладывавших круги высоко в небе, гнездились лишь под куполом заброшенной водонапорной башни. Изредка в небе появлялся копчик - маленький ястребок, сеявший панику среди окрестных голубятников.
Громче всех приход тепла пронзительным щебетанием отмечали многочисленные стайки воробьев - зверю покрупнее в полуголодном городе не прокормиться. Серенькие комочки (с кличкой жиды) упруго, словно шарики для пинг-понга, прыгали тут и там, энергично, бездумно, оптимистично, как и жители города-героя. Хотя в мае наступала пора жестокой охоты: мальчишки строгали рогатки, кроили резиновые ленты из противогазов. Воробьишек отстреливали, уродовали кирпичными ловушками, а они выводили птенцов, рыскали в поисках крошек, взрываясь коммунальными склоками из-за пустой семечки, брызгаясь в лужах, чирикая и деловито посматривая по сторонам крохотными зоркими бусинками.
Проходит все. Первым подарком на смену привычным тяготам явился газ. Коммунальная сплоченность, выдавливаясь через станции метро, расплывалась по глинистой глади Купчино и Гражданки. Глухомань места пушкинской дуэли оказалась чуть ли не в центре города.
Квартиры украсились современной мебелью - желтыми фанерными шкафами со смелыми линиями, креслами-кроватями, торшерами и журнальными столиками на тонких трубчатых ножках - вершиной модерновости. В суетливо деловитых "Жигулях", в переполненных автобусах спешили новоселы с красками и обоями, как голуби с соломинками и перышками по весне. Старый город безлюдел.
Студент в "болонье" смотрелся рядом с инженером в китайском плаще, как породистый турман против дикого чугаря. Финская водо- и воздухонепроницаемая нейлоновая рубашка дарила столько счастья, что против всех законов физики владелец ощущал реальный прилив свежести и бодрости. А первые колготки! Они делали обладательницу этого чуда элегантной и загадочной, как Грета Гарбо. А героический вызов мини-юбок - событие вообще эпохальное, повлиявшее на общественное сознание сильней, чем Пражская весна!
Число собак возрастало в геометрической прогрессии, в моду входили пудели, кокеры - иммигранты, с лихвой компенсировавшие потери вследствие отъездов на Запад с хозяевами. А воробьи? Они еще довольно долго прыгали в скверах, но новостройки вместе с трудящимися плотно заселяли голуби. И после жестокой зимы в начале восьмидесятых оказалось, что щебета больше не слышно, только гундосое ворчанье-воркованье. Карнизы, площади и помойки заполнили тучи жирных вестников мира.
Стаи сизаков прикармливали, и поголовье росло год от года. Однако чем сильнее тучнели стада, тем больше безразличия, а то и неприязни проявляли и граждане, и власти: скамейки и памятники приходилось регулярно чистить от помета - глупая птица гадит там, где ест. Голубков начали понемногу отлавливать и травить, правда, без особого энтузиазма, как диссидентов.
Очереди за импортными сапогами вились во всю длину Пассажа, мечта о джинсах - символе того, инопланетного изобилия - охватывала десятки и десятки миллионов, но, казалось, солнце никогда не зайдет над державой, а утро всегда будет начинаться с гимна и голубиного урчания за окном.
Удивителен ход перемен. Стоило гражданам сверхдержавы, уставшим от монотонного потребления калорий, натянуть джинсы, кому отечественные, а кому и "Ли", обзавестись импортным прикидом (чаще братским, демократическим, почти фирменным), как грянула Свобода.
Первые бразильские сериалы и трансляции съездов приковали зрителей к телеэкранам. Грандиозный митинг на Манежной площади стал явлением давно забытого народного энтузиазма. Пять миллионов ленинградцев в одночасье превратились в жителей императорского Санкт-Петербурга. Пионеры рекламы - Леня Голубков со товарищи - лучезарно возвестили новую эру.
Граждане демократической России обрели утраченную в годы застоя стройность, а облик бизнесмена кроме непременного длиннополого пальто и строгого костюма дополнился соответствующим положению животом, привычно выпадающим из брюк, или по крайней мере тройным подбородком.
Иномарки нагло заполонили улицы, побеждая трамвай - "совковый" транспорт, который начали решительно искоренять. Менеджеры перебрались в район Кавалергардской (помогая решить проблему коммунального жилья), а на лестницах кооперативных домов, расставшихся с кодовыми замками, обосновались бомжи. Центр украсился магазинами "от Диора", а Сенная и прочие площади, пустыри близ метро - толпами представителей малого бизнеса.
Пищевые отходы истаяли, следом исчезли бачки - дань демократии и равенству всех отбросов. Вслед за экологией изменился пейзаж: толпа утратила колер военного хаки, с улиц и площадей исчезли голуби мира. Поднятые с насиженных мест дефолтом сельского хозяйства, к рынкам и складам двинулись вороны. Освоившись на окраинах, они заглянули в скверы и быстро оценили, что прохожие теперь неопасны, а гуляющие с детьми мамки и бабки - неплохой источник пропитания. Голенастые птицы, равно способные прихватить хлебную корку, расклевать дохлую крысу или говяжью берцовую кость, зорко, как хищные старухи у метро, патрулируют местность, легко и уверенно, словно жирные менты среди кавказцев на рынке, поддерживая порядок на законной территории.
Скользящими тенями низких северных облаков в ветреную погоду - распахнутыми вагонами утренних, обвешанных гроздьями пассажиров трамваев, полуденной суетой разноцветных жизнерадостных "Жигулей", сумеречными шеренгами сизо-черных джипов с непроницаемыми стеклами - проносится жизнь. Воробьи, голуби, вороны┘
Санкт-Петербург
