Екатерина Варкан - Леонид Александрович, вы пришли в Министерство культуры с идеей создания Государственного центра современного искусства. Почему именно "государственного", не было желания создать независимую структуру?
- Я понимал, что негосударственный центр в наших условиях при отсутствии развитого общества, общественных фондов, без независимой спонсорской поддержки существовать не может. Была и проблема получения помещения. Думаю, когда-нибудь ситуация изменится и будут независимые центры и другие формы творческой деятельности. Но пока об этом можно только мечтать.
В любом цивилизованном государстве существуют подобные структуры, у нас же 10 лет назад вообще не было ничего, кроме 2-3 галерей, и создание такого центра стало естественной потребностью. Я думаю, что это и для России был важный момент. При советской власти все мы сидели в подполье, и все это делали. Такой был энтузиазм, но очевидно, что всерьез профессионально этим заниматься без наличия структуры невозможно. Никто другой не создавал, значит, кто-то должен это сделать.
- Сейчас, по-моему, стали появляться музеи современного искусства: музей Церетели на Петровке; знаменитая коллекция Леонида Талочкина теперь хранится и выставлена в РГГУ. Александр Глезер давно высказывает подобные идеи.
- Да, Глезер давно носится с идеей музея, он весьма яркая фигура и борец, но не музейщик и вряд ли из этого что-то получится. Талочкин вообще уникальный человек, и у него замечательная коллекция, но она все-таки не музей, потому что музей - это организм, сотрудники, программа. Сейчас в Третьяковскую галерею заведовать отделом новейших течений пришел работать Андрей Ерофеев. Он принес туда коллекцию, которую собирал в Царицынском музее. И вот это уже серьезно. Ерофеев профессионал, искусствовед, с опытом музейной работы, и я думаю, что в Третьяковке в связи с этим какая-то деятельность будет разворачиваться. Есть персональные экспозиции, но всерьез говорить о музее Шилова, что это музей современного искусства, - не приходится, это просто не имеет отношения к современному искусству в профессиональном искусствоведческом смысле. Мы связываем надежды с музеем Церетели на Петровке. Там сейчас новый директор, может быть, он представит интересную программу. Пока что там хаотическая деятельность, но одно то, что существует помещение, пространство, коллекции, - замечательно. Однако в таком мегалополисе, как Москва, должно существовать пять крупных музеев современного искусства, как в Нью-Йорке, Лондоне или Париже. Вот мы тоже готовим коллекцию и откроем свой музей современного искусства, что входит в программу деятельности центра. Хотя это, конечно, не единственная цель. Для меня показательна модель Центра Помпиду, где не только коллекции и такая хранительская деятельность, а актуальная оперативная работа с художниками, с живыми проектами, информационными и образовательными программами.
- Какие коллекции в ваших фондах?
- Мы собираем искусство последних десятилетий прошлого века (в основном это 90-е годы) и начала XXI века. Словом, это отечественное и зарубежное искусство рубежа тысячелетий.
- Чей вкус определяет качество коллекции?
- Вкус - наш. Приобретение - наш выбор, и мы несем за это ответственность. Есть ученый совет, в который входят профессионалы-искусствоведы. Кроме того, мы подаем заявки в Государственную экспертную комиссию, которая покупает работы для музеев - Третьяковки, Русского музея, в том числе и для нас. Какие-то работы нам дарят. Но мы здесь не торопимся. Год назад у нас вообще не было собственного помещения - для хранения коллекции мы арендовали его на окраине города. Но собирать будущую коллекцию в каком-то случайном месте - несерьезно. Мы активизируем собирательскую деятельность, когда отстроим в будущем году новое здание с нормальным контролем, климатом и температурно-влажностным режимом. Проект, кстати, предполагает не только строительство нового здания, но перестройку всего комплекса зданий.
- Какие свои подвиги вы бы вспомнили за 10 лет?
- Нет подвигов, есть методичная и профессиональная работа - терпение и, может быть, романтический идиотизм, который не позволил бросить это довольно трудное дело. Есть самоотверженность сотрудников, которые вполне могли бы найти применение своим силам в других местах, но нашли возможным работать здесь за вполне скромные зарплаты и в отличие от меня не очень даже веря, что все это состоится. Я, наверное, единственный со своей романтической глупостью верил, что все будет. Теперь вот приятно об этом говорить, потому что идеи приобретают реальные очертания.
- Но мы слышали и о ваших ярких успехах, которых довольно много.
- За эти годы мы изменили имидж российского искусства на международной сцене и стали адекватными партнерами и участниками крупнейших международных художественных форумов, таких, как Венецианская бьеннале, Стамбульская бьеннале, выставка в Сан-Паулу. Я думаю, что немногие ведущие культурные страны мира могут похвастаться тем, что за 10 лет получали две престижнейшие награды на Венецианской бьеннале.
- Не кажется ли вам, что рождение центра стало возможным в результате развития демократии в России, раз дело дошло до искусства?
- Я думаю, что дело до искусства до сих пор не дошло. Но что центр реально родился именно при демократии - несомненно. Но, на мой взгляд, это были как бы прихоть и роскошь, которые демократия себе тогда позволила. Ничего подобного не возникло в сфере неизобразительного искусства. Может быть, за эти 10 лет появились только Центр Мейерхольда, театр Анатолия Васильева, Новая опера. Очевидно, что это не система, а лишь отдельные эпизоды и усилия отдельных людей.
