Илья Байкуш
Прежде чем разобрать на сувениры, Берлинскую стену изрисовали сверху донизу.
Фото Reuters
Слова «объединенная Германия» уже режут слух. Германия давно стала единая и неделимая. В том, что дало это объединение немцам западным и немцам восточным и что у них отняло, пусть разбираются политики и экономисты. По прошествии десятилетия события воспринимаются по-другому, с долей ностальгии по старым добрым временам.
«Ну и зачем им это нужно?» – вот первый вопрос, который возник у дюжины новобранцев, выпрыгнувших из кузова грузовика. Точнее, вопрос возник только у пятерых москвичей и жителей Подмосковья. Остальные семеро, из Азербайджана, встали в буквальном смысле столбами с открытыми ртами. Не знаю, какой вопрос возник у них. Но теперь я точно знаю, что глаза могут быть квадратными.
Нас, двенадцать человек весеннего призыва 1990 года, привезли из палаточного городка на аэродроме «Фалькенберг» в Берлин. Дальше, до места расположения своей части, мы будем добираться на «гражданском» транспорте. Проще говоря, в сопровождении прапорщика на обычном немецком вокзале мы сядем в обычную немецкую электричку и поедем до Лютерштадта. Это наше первое появление в «настоящей», гражданской Германии. Для немцев эти вокзалы, электрички и прочее – обычные. Для нас же чистейшая платформа, двухэтажный поезд и наличие в магазине, без очереди, десятков сортов колбасы, масла, сыра и пива были вещами если и не потусторонними, то точно неординарными.
Еще месяц назад с пудовыми баулами, забитыми продуктами, я на Курском вокзале штурмовал электричку, а через день отстоял многочасовую очередь за спиртным для своих проводов в армию. Нет, конечно, в Москве я бывал не только в продуктовых набегах. Наличие в столице близких родственников очень помогало и в посещении музеев, и в походах на концерты и в театр. Да и столицы республик СССР я видел, и в Прибалтике, на то время почти отделившейся и почти капиталистической, бывал. Но чтобы вот так запросто на витрине магазина лежали плееры и видеомагнитофоны на любой вкус и цвет, хочешь подороже – «Грюндиг» или «Сони», а хочешь подешевле что-нибудь – гэдээровский и без очереди...
Классовая ненависть заводского рабочего и студента-вечерника била ключом. Так что у человека, с отличием закончившего ДОСААФ и планирующего дальнейшую жизнь с учетом партийной карьеры, вопрос «ну и зачем им это нужно?» был вполне правомерен. Примиряло с действительностью только почти полное отсутствие на дорогах любых других марок автомобилей, кроме «Лады» и «Волги». «Трабанты» и «Вартбурги» в расчет не брались – эти коробочки на колесах не могут называться гордым словом «автомобиль».
Понимание «зачем?» приходило постепенно. Сначала объединили валюту. И я, простой советский солдат, стал получать СКВ, в рублевом переводе равную зарплате новоиспеченного инженера. Потом через открытую границу с Запада на Восток хлынул поток немцев-туристов, спешивших подивиться на экзотику социализма. А в магазины – поток настоящих, западных товаров – от ширпотреба до элитных. И отличная по советским меркам продукция ГДР вдруг стала стоить копейки, то есть пфенниги.
Жадность – чувство заразное, и я принял участие в феноменальной по своей бестолковости скупке вещей. До сих пор немым укором пылятся в столе плеер с наушниками, стопка аудиокассет и другая ненужная мелочь.
Следующим этапом примирения с «буржуинами» стало католическое Рождество. Западные немцы, насмотревшись новостей из разваливающегося Союза, с детской наивностью считали, что и мы, военнослужащие Западной группы войск, тоже голодные и несчастные. Их не останавливали даже наши румяные лоснящиеся физиономии на КПП. Видимо, представители капитализма полагали, что в наряд на контрольно-пропускной пункт выставляли специально откормленных бойцов. Все без исключения подарки, передаваемые частным порядком, то есть без ведома командиров, из рук в руки у ворот части, включали в себя продуктовый набор. И набор был очень неплох. Колбаска, сыр, нарезка, копченая рыба, шоколад, печенье, конфеты и обязательно либо водка, либо коньяк. Именно из такого набора я первый раз попробовал «Хеннесси» и «Мартель» и тихо скалился вслед старшине, искренне полагавшему, что мои наряды на КПП через день есть форма наказания, и так же искренне недоумевавшему по поводу множества желающих со мной поменяться.
Конечно, для немцев из ФРГ мы были как обезьянки в зоопарке. Но и они для нас были как те же обезьянки, но вне вольера. Ну как еще можно относиться к людям, готовым поменять серебряный «Романсен» на пилотку со звездочкой или пару блоков «Каптен Блек» – на погоны?
А вот жители бывшей ГДР к нам привыкли, и советская символика их не привлекала, и подарки от них были гораздо скромнее, и спиртного ни-ни.
Последней каплей в мое понимание «зачем?» стали события августа 1991 года. Точнее, не сами события, а жизнь после оных.
До дембеля осталось меньше года, денег катастрофически не хватало. Не спасала ни сержантская зарплата с надбавками за классность, ни оформление дембельских чемоданов и альбомов. Выход был найден. Можно продавать немцам то, что у нас в избытке и за гроши, а у них дорого, то есть горючее – бензин. Но продавать его по-честному накладно. Рано или поздно почти промышленные масштабы торговли всплывут, и виновный будет наказан. Причем на этого виновного спишут все, что наворовали до него, и даже то, что наворуют потом. Жесткая экономия выдаваемого топлива не спасала, и мы пошли другим путем.
Почему-то считается, что бензин с водой смешать невозможно. Еще как возможно! Надо только залить в дополнительный бак на «ЗИЛ-131» две трети бензина и треть воды и покататься на предельно возможной скорости по перепаханному полю буквально десять минут. Получается однородная горючая смесь с ярко выраженным запахом бензина. Часа через два жидкости, конечно, разделятся на составляющие. Но это уже проблема покупателя, пусть сам ломает голову, как в бак попала вода.
Еще можно было списать чехол от бронежилета как порвавшийся и в качестве наказания сшить ему замену. А в «родной» напихать обычных железных пластин и опять же продать. Рекламаций не было.
Уже в России нарасхват шли куски серого бетона, измазанного краской, с убедительным сопровождением, что этот, мол, осколок Берлинской стены, я подобрал его лично и привез домой. Почему-то никого не смущало, что во время сноса стены я еще сидел за школьной партой, а в моем дембельском чемодане при всем желании не поместится полтонны камней, да и не дотащил бы я их.
К дембелю я уже получил ответ на мучивший меня вопрос. Все эти события происходили затем, чтобы я мог с гордостью назвать себя человеком эпохи. Ну, многим ли повезло уйти служить при социализме в Советскую Армию из СССР в ГДР, а вернуться из ФРГ в Российскую Федерацию с подобием капитализма. Да и «дикий рынок» не пугал, мой переход от одной системы в другую оказался плавным, а я к нему – подготовленным.
