Маргарита Хемлин
Вильгельм Хаммершой. Интерьер с девушкой за клавиром. 1901.
Римма Исааковна являлась, как это теперь называется, малолетней узницей фашистских концлагерей. Об этом обстоятельстве она старалась забыть с того самого дня, как советские солдаты освободили Равенсбрюк и вынесли ее на руках от еще дымившихся труб крематория за колючую проволоку – домой.
И в самом деле, прошлые муки стали казаться ей страшным сном очень скоро. А когда она в 1952-м вышла замуж и родила первого сына, Ленечку, навалившиеся заботы и постоянные тревоги за здоровье и правильность развития сына (а затем и дочери Леночки) затмили всю ее прошедшую жизнь, и смотреть она стала только вперед.
Однажды летним утром, гуляя с семилетним сыном и пятилетней дочерью в городском саду, Римма Исааковна зашла в чайную «Прохлада». Дети просили лимонада и чего-нибудь вкусного.
В «Прохладе» продавали пиво и водку в розлив. Из закуски – бутерброды с заветренной колбасой.
Римма Исааковна осмотрела прилавок и собралась было вместе с детьми уйти, но ее задержала буфетчица. «Ой, какие детки! Кучерявенькие! Все в маму!»
Буфетчица была навеселе – со скуки: посетителей с утра не дождешься. «Выпьешь, что ли?» – по-свойски спросила у Риммы Исааковны.
«Что вы...» – засмущалась та. «Ну да, – понимающе подмигнула буфетчица, – ты ж с детями». И, кивнув на заголившуюся руку Риммы Исааковны (рукава кофточки по случаю жары она подобрала выше локтя), вполголоса, с сочувствием спросила: «Где отбывала?»
«Что?» – «Да ладно, не тушуйся! Свои. – Буфетчица кивнула на расплывшееся синее пятно татуировки. – Любовь прошла, наколочка осталась!»
Римма Исааковна торопливо потянула рукав вниз. «Я в лагере была». – «И я. Ты, должно, по политической? Ваши-то больше по политической. Да все равно! Я своих всегда различу. Хоть с отметиной, хоть без».
Римма Исааковна кивнула и крикнула детям: «Леня, Лена! Пошли отсюда. Здесь для нас ничего нет».
Дети неохотно сползали со стульев, но буфетчица остановила их: «Как нет? Я угощаю! Чего вам? Лимонаду? Пожалуйста. – Она выставила из-под прилавка бутылку. – Бери, мамаша! Счас колбаски свеженькой подрежу. Будете колбаску?» – крикнула она детям.
Дети смотрели на маму. Пока она решала, как правильно поступить, буфетчица сама подошла к столику, смахнула тряпкой каменные крошки, поставила бутылку лимонада, тарелку с нарезанной колбасой и хлебом.
Довольная, она сложила руки на груди и покачала головой: «Ешьте, детки, и ты, мамаша, кушай. Эх, кучерявые, да худые!»
Римма Исааковна не посмела отказаться, к тому же дети жалобно на нее смотрели. «Да-да, спасибо, я заплачу», – тихо проговорила она, садясь к детям. «Да заплатили нам с тобой, чего там. Угощайтесь».
Уходя, Римма Исааковна положила на прилавок деньги, но буфетчица, перегнувшись к ней, потребовала: «Забери. Не понимаешь, подруга, – от чистого сердца!»
Дети спрашивали, как зовут знакомую тетю, откуда мама ее знает и когда они снова пойдут к ней в гости. Римма Исааковна обещала, что скоро.
С тех пор она не водила детей в городской сад и следила за своими рукавами.
И вот Ленечка и Леночка выросли. И внуки тоже выросли – всего четверо, по двое от Ленечки и Леночки.
Зятья-невестки русские, да какая теперь разница! Правда, муж Риммы Исааковны высказывал пожелания насчет еврейских половин, но пожелание осталось без внимания.
Теперь Римма Исааковна жила одна. Небогато, конечно, – пенсия уходила на квартплату, но дети помогали. Хотя им самим приходилось туго – лишние копейки на полу не валялись. Инженеры-врачи, одним словом.
И вот прошел слух, что малолетним узникам фашистских концлагерей Германия выдает компенсацию – тысячу евро. И деньги эти – вот они, только нужные бумажки собрать, в собес отнести.
Римма Исааковна, с одной стороны, денег этих не хотела. С другой стороны, понимала – надо помочь детям и внукам. Они ее содержат, от себя последнее отрывают – а отдачи никакой.
Как ходила по собесам – и одна, и с сыном, и с дочерью, как собирали бумаги – рассказ особый. Но в конце концов деньги получила.
Здоровье у Риммы Исааковны было хорошее, насколько можно в ее возрасте. Да и предрассудками она не интересовалась особо – и потому заначки себе на похороны не сделала.
Как-то сказала старшему – Ленечке, чтоб похоронили ее, если что, рядом с мужем, на старом еврейском кладбище, а не на новом общегородском, где поле до горизонта и ничего не найдешь.
Леня тайком от жены сколько-то евро припрятал, как раз на похороны, чтоб в последний момент не одалживаться. А так – пусть мама сто лет живет.
Как ни крути, она таки умерла. Стали выяснять насчет старого еврейского кладбища – отказали, по санитарным нормам больше туда никто не проходит. Закрыто навек. На общегородском – пожалуйста.
«А если взятку кому дать?» – «Взятку можно. Но и в таком случае – только прах. То есть покойницу требуется сначала сжечь, а потом уж подзахоронить урну. Тут санстанция не против. Если даже и узнает».
Сожгли Римму Исааковну и захоронили урну в могиле мужа.
