Юрий Плешаков Джавахарлал Неру (1889-1964) был, пожалуй, одной из самых загадочных личностей эпохи борьбы за независимость Индии. Многим казалось необычным, что отпрыск старинного рода, сын популярного адвоката Мотилала Неру, к тому же столь образованный, вдруг избрал путь революционера. Сотни книг и статей, написанных им, едва ли открывают доступ в "уединенную комнату" его сознания, которое обладало какой-то особой многослойной формой.
Неру не был религиозен в строгом смысле этого слова. Гордясь своим модернизмом, он порой сердился на своего старшего соратника Махатму Ганди (1869-1948) за частые упоминания Бога. Ганди не обижался и, улыбаясь, уверял всех: "Хоть Джавахарлал и говорит всегда, что не верит в Бога, он ближе к Нему, чем многие из тех, кто считается Его служителями".
Неру сам признавался, что не знает, в чем суть его мировоззрения. Он признавался, что ему импонировал "некий расплывчатый гуманизм". Религия - будь то индуизм, ислам или христианство - его не привлекала из-за суеверий и догматизма. Ощущение гармонии приходило к Неру от созерцания природы. Религия же, по его убеждению, дала истории не только прекрасных людей, но и фанатичных, ограниченных, жестоких тиранов.
Неру признавался, что чувствовал бы себя "как дома в языческой атмосфере древней Индии или Греции, но без присущей им идеи Бога или богов". Он не раз говорил, что в глубине души был язычником, правда, трудно судить о серьезности таких откровений.
Вместе с тем Неру был глубоко убежден в полезности религии, поскольку считал, что она принесла в человеческую жизнь духовные ценности. И хотя некоторые ценности сегодня "утратили свое значение" или даже "стали вредны", многие из них по-прежнему составляют фундамент этики. Для него, без сомнения, был характерен этический подход к жизни. Однако этика Неру не была ни индуистской, ни христианской, а чем-то иным. Например, в социализме молодого советского государства главным этическим плюсом он считал вынужденное ограничение свободы личности ради этой самой свободы.
Если сложить воедино любовь Неру к научному анализу, его романтичность, утонченность, упорство и многие другие черты его личности, то получится причудливая смесь уже не просто Востока и Запада, а чуть ли не всех сразу шести ведических даршан (философских школ индуизма), от которых произошли все известные ныне направления индийской философии. В детстве же сердце Неру влеклось к "юному Сиддхарте, который после долгой внутренней борьбы, мук и страданий превратился в Будду". Впрочем, в буддизме Неру многое не нравилось. Он считал, что на рациональное этическое учение "нагромоздилось многословие, обилие обрядов, канонов и, вопреки Будде, слишком много метафизики и даже магии".
Неру, по его признанию, привлекал "традиционный китайский взгляд на жизнь, фундаментально этический и все же нерелигиозный или слегка окрашенный религиозным скептицизмом". К Китаю Неру питал какие-то особые чувства и в своих исторических эссе часто сравнивал две культуры: древнекитайскую и древнеиндийскую. Таким образом, Неру был эклектиком и всячески противился традиционному религиозному сознанию. Он боялся, что путы ортодоксии сковывают свободный полет души.
Тем не менее, несмотря на свою кажущуюся путаность, религиозные предпочтения Неру имеют вполне конкретную философскую платформу: недуалистический монизм (адвайта-веданта). Это прослеживается, например, в его понимании "Махабхараты", выдающегося памятника древнеиндийской литературы, и особенно одной из его частей - "Бхагавад-гиты", которую Неру высоко ценил. Он отмечал, что содержание этой книги нельзя считать "сектантским по своему содержанию", потому что она "универсальна в своем подходе ко всем". Неру часто цитировал из "Бхагавад-гиты" слова Кришны: "Все пути ведут ко Мне", но в то же время категорически не желал признать власть того, кто сказал это.
Бог часто стучался в "уединенную комнату" Неру и приближался к Джавахарлалу не только через Махатму Ганди. Когда семейство Неру жило в Аллахабаде, Мотилал Неру и его сын часто захаживали в дешевую аптеку "Праяг Фармаси", принадлежавшую бенгальцу Абхаю Чарану Де. Тот раньше занимал важный пост в фирме знаменитого врача-хирурга и ученого Картика Чандра Бозе. Еще будучи студентом, Абхай увлекся национально-освободительными идеями Махатмы. Абхай отказался сдавать экзамены в престижном шотландском колледже и бросил учебу. Он с энтузиазмом принимал участие в движении Ганди, но судьба столкнула его с известным миссионером-кришнаитом, основателем проповеднического ордена "Гаудиа-матх" Бхактисиддхантой Сарасвати (1874-1937). Тот убедил Абхая в превосходстве духовной традиции Индии над революционной борьбой, в которой никогда не будет победителей.
Через сорок с лишним лет Абхай станет известен под именем Бхактиведанта Свами, а основанный им миссионерский орден "Международное общество сознания Кришны" найдет последователей во всех уголках планеты. Спустя десятилетия дочь Неру, Индира Ганди, тогда уже премьер-министр Индии, будет принимать Свами в своей резиденции.
Абхай обменивался с Неру-старшим светскими новостями и делился своими духовными переживаниями. Однако с сыном душевного разговора не получалось. О Кришне Неру-младший слушать не хотел, его интересовала только борьба за независимость. Однажды он попросил у Абхая денег на это, и тот дал. Впоследствии Свами вспоминал, что Джавахарлал покупал в его аптеке исключительно западные лекарства. Семь лет, проведенных в Англии, наложили глубокий отпечаток на его сознание. Он впитал большинство предрассудков Кембриджа и был, по его собственному признанию, "скорее англичанином, нежели индийцем".
Чувство духовного одиночества осталось у него на протяжении всей жизни. Утешение Неру искал в общественной работе и в изучении истории Индии. Его вдохновляли исследования древней цивилизации, следы которой были обнаружены в Мохенджо-Даро и Хараппе. Эти археологические открытия и открытия, сделанные его проницательным умом, давали Неру вожделенный покой. Он считал, что в Мохенджо-Даро и Хараппе существовала цивилизация, "стереотипно повторяющаяся на индийской территории и созданная трудом людей на протяжении тысячелетий". Философские искания Неру, обогащенные такого рода историческими открытиями, убеждали его в необычайной гибкости индийской культуры, способной найти разумное решение в ситуациях любой сложности. Неру чувствовал радость, что его интеллект может быть посредником между прошлым и будущим страны. И огорчался, когда сталкивался с непониманием родства и общности древних культур, из которых выросли ныне существующие цивилизации или поликультурные системы.
К долгожданному дню триумфа индийской независимости в 1947 г. Неру порядком устал. Он был давно в освободительном движении, прошел через тюрьмы, преследования, смерть любимой жены Камалы и бесконечные сражения с традиционалистами. Начиная с 1928 г., когда из-за разногласий Неру предложил свою отставку с поста президента Индийского национального конгресса, он много раз задумывал свой уход из большой политики, но вкус к власти и возможность влияния на массы оказались слишком цепким якорем. Словно угадывая эти настроения Неру, Конгресс не отпускал его, хотя противоречия росли. Вот как иронично описывал Неру свое восхождение на Олимп, когда ему предложили в третий раз занять пост президента Конгресса:
"Улыбка исчезает, и вновь лицо становится суровым и неподвижным, бесстрастным посреди эмоций, которые они вызывают. И почти кажется, что улыбка и сопровождающая ее мимика на самом деле мало что значат; они были лишь обманными трюками ради любви толпы, которой он стал дорог. Было ли это так? Естественно ли все это или же это тщательно продуманная уловка политика? Что скрывается за этой маской, какие желания, какие ненасытные устремления? С далекого севера до мыса Коморин он прошел словно некий торжествующий Цезарь, оставляя за собой след славы и легенды. Является ли это для него только мимолетным весельем, которое его забавляет, или же каким-то глубоким замыслом, или игрой некоей силы, которую он и сам не постиг?"
В 1964 году "непостижимая игра" окончилась, и один из биографов записал об отце индийской демократии: "Когда Неру ушел со сцены, идеализм и величие покинули индийских политиков".
