Марина Гурина
'Странного какого-то зоотехника к нам прислали!..'
Карикатура М.Битного из журнала «Крокодил»
О феномене стиляжничества много писалось с точки зрения культуры: какими были стиляги, как их преследовали, что они любили. Расцвет стиляжничества приходится на период хрущевской оттепели, но первые стиляги появились в СССР на закате сталинской эпохи, в начале 1950-х годов.
Стиляги были явлением чисто советским, хотя появились они в результате влияния западной культуры. В советских кинотеатрах шли трофейные западные фильмы. Несмотря на то что фильмы были довоенного производства, они пользовались бешеным успехом. Здесь были другие лица, другие песни, другие платья – другая жизнь, отличная от того, к чему привыкли советские люди. Молодые люди ходили по десятку раз на один и тот же фильм, завороженные сценами из другой жизни. Они ходили на эти фильмы для того, чтобы выучить походку, танец, прическу – стиль другого мира. Видимо, отсюда и появилось слово «стиляга».
Это было подражание, а не копия: копировать было невозможно в ситуации существовавшего железного занавеса. И все же молодые люди 1950-х годов всеми силами старались быть похожими на людей из прекрасного мира, который они видели на экранах кинозалов.
По сути, инакомыслие стиляг было протестом против серости советского мира. Даже в песнях стиляг слышно не столько свободомыслие, сколько тяга к необычному: «Мы идем по Уругваю. / Ночь – хоть выколи глаза, / Слышим крики попугаев / И гориллы голоса».
Главное, чем выделялись стиляги, – это, конечно, манера одеваться, которая с такой злобой критиковалась журналистами «Крокодила»: «Плечи его рыжего костюма стали в два раза шире от ватных подкладок, шляпа была зеленая с длинным ворсом, на ногах ярчайшие желтые полуботинки на сверхтолстой подошве, и вообще весь вид его свидетельствовал о преуспеянии...» Но в последнем журнал «Крокодил» был не совсем прав: стилягами были часто молодые люди из простых семей, которым приходилось идти на всяческие ухищрения для того, чтобы выглядеть «стильно». Какого труда стоило уговаривать матерей, сестер, теток делать из широченных послевоенных брюк неизменно черного драпа брюки-дудочки шириной девятнадцать сантиметров понизу, а потом с мылом надевать их. Надо было уметь взбить «кок»: парикмахеры знали тогда только «бокс» и «полубокс», крайним шиком была «полечка». В ситуации, когда количество растительности на лице на душу населения было строго ограничено, борода приравнивалась к идеологической диверсии, а усы признавались только за кавказскими народами, стиляги отваживались отпускать «мерзавчики» – тонкие усики, за которые можно было сильно поплатиться: «Сегодня парень в бороде, А завтра где? В НКВД».
И надо признать, что стилягам удалось привлечь внимание общества к вопросам моды. Люди, начиная, как ни странно, с идейных вдохновителей преследования стиляг, с партийных деятелей, стали одеваться лучше. Известен случай, когда Никита Хрущев, приверженец украинских косовороток, появился на экране пропагандистского документального фильма в болоньевом плаще, и это увидели миллионы советских людей. Тот факт, что первого секретаря ЦК показали в таком легкомысленном виде, был результатом действия общественного мнения, которое не в последнюю очередь формировалось в том числе и стилягами. При этом люди, видевшие Хрущева в болонье, не могли удержаться от хохота, прикрытием которому была темнота кинозалов. И этот смех людей над вождем был еще одним доказательством начавшегося раскрепощения умов.
Но стиляги воздействовали не только на моду, они были самыми радикальными сторонниками вообще всего нового, влияли на вкусы в искусстве, музыке и литературе. Пожалуй, самым значительным вкладом стиляг в культуру СССР 1950-х годов была их приверженность и последовательное отстаивание культуры джаза. Зачастую песни, становившиеся почти манифестом стиляг, были по своему содержанию совершенно безобидны. Виною этому было банальное незнание английского языка, что не странно для страны, отрезанной от остального мира. Исполняя же американские джазовые песни о жизни простых людей, стиляги понижали голос так, что казалось, будто поют они о грабителях и душегубах. В то же время коронным номером стиляги-джазмена мог стать номер «Вишневый сад» с таким текстом: «Я помню, было нам шестнадцать лет, / Душа не знала жизни тень. / Поцеловались мы тогда с тобой / В весенний день».
И трубач Волдя (именно так, без «о» в середине слова) делал из этой безобидной песни номер, затягивая одну ноту на «Я помню, бы-ы-ы-ы-ы...» и тянул ее сколько мог, в то время как танцующие замирали на этой ноте, срываясь в танец после «чмока», который делал музыкант в конце ноты, что воспринималось всеми как знак поцелуя. Так стилягам удавалось придавать невинным песням особый смысл. Вообще надо признать, что стихи, сочинявшиеся самими стилягами, были невинны: «Расскажи, о чем тоскует саксофон, / Голосом своим терзает душу он. / Приди ко мне, приди, прижмись к моей груди, / Любовь и счастье ждут нас впереди».
Эта невинность стихов стиляг, которых считали людьми испорченными, была естественна в советские 1950-е годы, когда появление на сцене девушки в купальнике было скандалом. Хотя были в стихах стиляг и циничные нотки: «Как стилягу хоронили – / Шесть чувих за гробом шло / И три джаза громко выли, / Громко выли рок-н-ролл», или: «Как стилягу хоронили – / Плакали подруги. На могиле два оркестра / Дули буги-вуги».
Но опять же в этих циничных стихах мы видим и любовь к музыке, без которой стиляги не мыслили ни жизни, ни смерти.
Конечно, все это были молодые люди, которые хотели эпатировать, но у них не было желания кого-то обидеть. Хотя у стиляг не было политической программы, часто это были простые ребята, большинство из которых не обладали высоким интеллектом, мало кто мог сформулировать свои общественные позиции и политические взгляды. Всего только у них и было – стремление выделяться, не быть такими, как все, одеваться так, как им хочется. И это желание не зависеть от мнения большинства, возможно, было началом свободомыслия.
