Анастасия Архипова Зигмунд Фрейд, человек, несомненно, кое-что понимавший в Эросе, как-то заметил: «Самое глубокое различие между любовной жизнью Древнего мира и нашей состоит, пожалуй, в том, что античный мир ставил ударение на самом влечении, а мы переносим его на объект влечения. Древние уважали влечение и готовы были облагородить им и малоценный объект».
Кто поймет этих древних, как это у них выходило – то ли плотская энергия у них била через край, то ли ценный объект от малоценного отличить не умели, но только явно знали они что-то такое про жизнь, что и не снилось нашим мудрецам. Нашим поклонникам античности только и остается, что собирать фрагмент за фрагментом, прилежно вгрызаясь в зачерствелую землю чужих пепелищ, чтобы выложить потом осколки яркой, праздничной, давно канувшей в Лету жизни в музейных витринах, подсветить нежным светом, сопроводить шумом волн на специальных экранах┘ Одним словом, создать иллюзию присутствия, уловить отголоски радостного переизбытка, полнокровного веселого буйства, воспетого и оплаканного еще Ницше.
Древние и впрямь не только не задумывались о сравнительной ценности объектов – не ведали они и о грани между порнографией и эротикой, между сакральным и профанным. Да и дионисийские оргии у них как-то там явно перемешивались с повседневным бытом. Достаточно взглянуть на в изобилии представленные на выставке в Историческом музее в Москве предметы этого самого быта и обихода, как вы сразу поймете – чего уж там стыдливо записывать олисб (по-нашему – фаллоимитатор) в ритуальные сакральные символы плодородия, которые, мол, и значат-то не то вовсе, что вы подумали┘
Правильно вы все подумали: да, девушки этими олисбами, кожаными и терракотовыми, вовсю пользовались по прямому назначению, обсуждали с подругами достоинства искусно изготовленных игрушек, заказывали у ремесленников («официально» тачавших обувь), подписывали своими инициалами┘
Думаете, порнографическими сценками расписывались только стены лупанариев, то бишь публичных домов, где-нибудь в Помпеях? Полноте, что за классификаторское мышление, это же вам не инструкции по применению в «специально отведенных для этого местах». Взгляните лучше на причудливо украшенные светильники. Ведь это лучшие друзья влюбленных, пробирающихся друг к другу впотьмах и потом предающихся любви непременно при свете масляной лампадки (кстати, кто сказал, что любовники должны быть разнополыми?). Детальные, невинно-непристойные изображения на этих «немых сообщниках тайн» – всего лишь знак их почетной роли конфидентов при парочке, которую посетил сам Эрот.
Эрот же властвует безраздельно: в уединении ли ложа, на шумных ли симпосиях, то бишь пирах, где веселье идет полным ходом, с гетерами, флейтистками, акробатами, певцами и танцорами, и где, конечно же, не обходится без соответствующей «тематической» утвари. Чего тут только нет, выдумка античных мастеров поистине поражает воображение. Лепные и рисованные эротические сценки на внешней и внутренней стороне сосудов для вина дело уже привычное, есть штуки и позатейливей. Например, чаша на «трехпалой» ножке в виде фалла; чаши-мастосы в форме женской груди, с секретом – не допьешь до дна, на стол поставить не сумеешь, не удержится; канфар с носиком в виде все того же фалла. Пить из него гость может, понятно, только через носик, под одобрительные возгласы сотрапезников┘
Украшенные эротическими изображениями светильники, чаши, коробочки для благовоний, амулеты, пряжки, подвески в виде мужских гениталий – вот чем наполнен доверху дом античного человека, вот среди чего живет он, «не ведая стыда»┘
Эрос пронизывает быт и бытие древних, и присутствие его, как мы начинаем догадываться, не ограничивается сферой частного, интимного, сферой плоти, которая, как известно, слаба. Все эти разграничения между пресловутой плотью и духом – изобретение куда более позднего времени и совсем иной культуры. Античный Эрос носит мистериальный характер, но его божественная тайна, по сути, внятна любому смертному просто потому, что Эрос – это сама жизнь, ее изначальный принцип, одинаково одушевляющий жизнь людей и богов.
Тем самым отношения между телом и душой, земным и божественным, возвышенно-серьезным и комически-непристойным простраиваются особым, мало привычным для современного человека образом. Именно об этом рассуждает в платоновском «Пире» силеноподобный Сократ, ведущий речь о «восхождении» души, направляемой Эросом.
Древний могучий Эрот, старейший из богов, и он же пухлый капризный мальчонка, мечущий стрелы из детского лука куда попало. Образ двоится, то внушая благоговейное почтение, то вызывая буйный вакхический смех, а то и попросту провоцируя на ядреные балаганные шутки.
Величавые боги, уязвленные стрелой Эрота, впадают в любовное неистовство, под разными обличьями посещая смертных. Особенно воспета эротическая мощь верховного божества Зевса, чаще всего являющегося своим возлюбленным в облике животных. Мифологическое преувеличение, метафора, символ, тотем, наконец? Как бы не так!
Античному человеку свойственно очень конкретное и реалистическое мышление, поэтому излюбленный сюжет античной культуры – Леда с лебедем – будет чередоваться с многочисленными и крайне натуралистическими изображениями женщины, совокупляющейся с ослом, или погонщика в недвусмысленной позе с мулом, а также с буколическими описаниями пастушеских будней в обществе пасомых┘
В дионисийском хороводе теряются и становятся неважными различия пола, возраста, биологического вида, наконец┘ Древние не знают, что такое зоофилия и гомосексуализм. Зато они убеждены, что только те мужчины, что испытывают склонность к юношам, наиболее пригодны к государственной деятельности. «Поклонник может сделать юношу умнее и добродетельнее», а знаменитый «отряд любовников» – самая грозная сила в бою, ибо спаян он любовью, верностью и желанием не осрамиться в глазах возлюбленного. Про педофилию они тоже не догадываются: «тринадцать лет наступило ему – он вожделеннее стал. Годом позднее пришел еще более сладостный возраст┘ а семнадцатилетний юноша не для меня: создан для Зевса лишь он».
Почему же откровенно-непристойные, шокирующие, не ведающие стыда, вины и границ эротические забавы древних не производят впечатления грязи и пошлости? Почему же у них – тончайшая философия, «божество и вдохновенье», дионисийское веселье и комический смех, развенчивающий излишне серьезное отношение к самому себе, а у нас – «mea culpa» (моя вина) и чванливые гламурные советы опытных развратников? Обидно как-то за современников и хочется сказать: «О времена, о нравы┘»
