Николай Климонтович
В Переделкине старые стены на месте, но былой дух их уже покинул.
Фото Фреда Гринберга (НГ-фото)
Он жил в этом коттедже как бы в изгнании: на тот момент мало того, что случились разнообразные неприятности в связи с обсуждением «Метрополя» в Союзе писателей, но к тому же он как раз в это время лишился своего дома в Теплом Стане. И эта убогая комнатка на втором этаже ветхого коттеджа оказалась единственным его прибежищем. «Каждый сам выбирает, каким боком ему ложиться под танк», – запомнилась мне еще одна его фраза┘
Пятью-шестью годами позже, уже в горбачевские времена, у меня завязались отношения с театром Валерия Фокина – он тогда возглавлял Ермоловский. Я уже сделал по его просьбе инсценировку по «Идиоту», и он с успехом поставил ее в Японии. Вернувшись оттуда, Фокин позвонил мне и попросил приехать для «важного разговора». И я еще стоял на пороге его кабинета, как он уже успел сказать: теперь будем делать «Карамазовых». Отказаться было невозможно. Дело было в конце сезона, в мае, срок исполнения я назначил сам: первое ноября. Это была довольно тяжелая работенка. Летом я перечитал роман, а заодно и Бахтина. А с сентября, когда закончатся летние каникулы учащихся, решил засесть в Переделкине.
Однако план чуть не сорвался: в обоих корпусах как раз на эту осень директор наметил дезинфекцию, и Дом закрывался. Директором тогда был симпатичный отставной летчик. И он сдался, когда я стал ныть и проситься, и позволил мне жить в этом самом коттедже. В любой из четырех комнат. Я выбрал ту самую комнату на втором этаже, куда приезжал к Битову. Столовая, естественно, тоже не работала, и я заехал со своей электрической плиткой и со своим самоваром. Это была прекрасная, стеклянного воздуха, покойная тихая осень в пустом Доме творчества наедине с Иваном, Митей, Алешей и Смердяковым – его потом в «Современнике» играл Гарик Леонтьев┘
Прошло еще сколько-то лет, и, заехав в Дом творчества, в новом корпусе я застал отличную компанию: Беллу Ахмадулину и Бориса Мессерера, а также Володю Мороза, о котором я много слышал, но знаком не был. Был такой же ранний теплый октябрь, мы сидели на балконе, под ногами крутился Беллин шарпей, а прямо перед нами стоял этот самый коттедж, новым директором сданный в аренду. Мне всякий день из окна номера было видно, как хозяйка, молодая дама наружности фотомодели, садится по утрам в свой белый «Вольво». Она, судя по многим признакам, сделала в коттедже ремонт, а на крыше красовалась теперь телевизионная тарелка.
Так вот, во время застольной беседы Борис сказал мне, что на другой день канал «Культура» будет показывать выступление Беллы, но антенны в самом Доме творчества на этот канал не настроены. Глядя на этот самый коттедж, я сказал, что у его нынешней хозяйки наверняка канал принимается, и Борис тут же сходил и договорился, что нам дадут возможность посмотреть программу.
На следующий день мы отправились. Одна из комнат внизу была отведена под гостиную, в ней хозяйка сделала даже камин, то есть устроилась крепко. Телевизор занимал всю стену. Мы посмотрели, что было надо, а прощаясь и благодаря мать хозяйки – самой ее не было, – я попросился взглянуть на ту «карамазовскую» комнату на втором этаже. Мне позволили. Нынешняя хозяйка отвела ее под туалетную. Она установила там даже биде. Повсюду была разбросана косметика, а туалетный столик с трехстворчатым зеркалом стоял на том самом месте в проеме между окнами, где когда-то стоял мой письменный стол. Неизменным остался только вид из окна: на желто-красные березы, на ели у ограды, за которыми виднелся конек крыши ближайшей дачи┘
В следующий раз я приехал в Переделкино в декабре. И когда шел от машины с сумками, сразу же увидел незнакомую пустоту слева от дорожки. Снежок уже припорошил пожарище, но подтаивал на еще не остывшем пепелище: коттедж сгорел за два дня до моего приезда. Я вспомнил стройную и энергичную хозяйку, комнату, в которой она прихорашивалась на месте сочинения пьесы «Карамазовы и ад», и с печалью подумал, сколько трудов и вещей в этом доме погибло. Впрочем, выяснилось, что еще в ноябре хозяйка экстренно съехала, а коттедж занял некий золотодобытчик из Сибири. Он-то, разжигая камин, к чему, наверное, не был привычен, и подпалил дом. «Все сгорело как спичка», – сказала дежурная.
Что ж, судьба этого строения отразила сам ход национальной истории. Бездомного писателя Битова заместил в этом доме безвестный бизнесмен из Сибири, на чем все и кончилось. Точно как сама литературная эпоха сменилась эпохой накопления капитала, интеллигенция обнищала, а вчерашние работяги-старатели теперь греются у каминов, учась орудовать непривычными для них каминными щипцами, потому что до того умели управляться только с киркой. Но «Мартель» по привычке пьют стаканами. Поменялись роли, перепутались функции, где был пир – там гроб стоит. Писатели стали совсем не нужны, зато земля очень вздорожала. И нам осталась лишь память о прекрасной эпохе, когда еще сочиняли стихи и писали прозу, ставили «Карамазовых», ходили в библиотеку Дома творчества, которая теперь оказалась в предбаннике ресторана «Дети солнца», полюбившегося солнцевской братве. Захлопнулась книжка, и новые люди теперь построят здесь новую жизнь – на свой вкус.
