Николай Климонтович
Ляпнешь чего не надо, а поправить некому.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
И, будто разом услышав этот стон, Церковь и Дума наперегонки стали бежать навстречу этому общественному запросу. Предлагают ограничить это, прикрыть то, отключить третье. Юбки ниже колен, гомосексуалистов в рог бараний, проституток к станку, журналистов к ноге, Закон Божий в первый класс┘ Но что закрывать и отключать, когда все, что можно, уж и без того отключено и закрыто? А что осталось – еле дышит. Типа сплошной «канал домашний».
Цензуры как бы и нет (согласно Конституции). А с другой стороны, она как бы и есть.
И это в Москве, на родине, так сказать, перестройки. А уж что творится на периферии отчизны, как принято говорить – в регионах! Нравы там проще, до Кремля дальше, к Богу ближе. Если здесь увещевают – там закрывают да по шеям и мордасам. Если здесь гонят с работы – там отстреливают. Чистая жизнь. Простые нравы┘ И здесь самое время поговорить о родной цензуре, так сказать, методически.
Какая она бывает? Ну, понятное дело, военная, но это не обсуждается. Но есть, разумеется, и политическая, есть экономическая, есть моральная, теперь вот возникла и клерикальная. И у каждой свое выражение и своя физиономия. Вот бы взглянуть на них поближе.
Самая тихая и коварная, конечно, цензура политическая. Потому что ведь прямо никто никому ничего не запрещает. По прямому проводу не звонит. Циркуляров не спускает. Инструктаж не проводит. Лукавство в том, что человек пишущий или там снимающий должен догадываться сам. Как музыкант, ловить на слух. А коли со слухом туго? Что ж, не лезь в оркестр, иначе последствия могут быть самые разнообразные, но равно печальные.
Предположим ситуацию: в неком областном центре в тамошнем центральном органе печати, живущем, кстати, отчасти и от щедрот начальства, произошло испускание политического петуха местной породы. Чему, разумеется, очень удивились в тамошней губернатуре. И предупредили на первый раз, что так делать нехорошо. Но оказалось, что уже написан и только что не сверстан целый цикл таких вот неправильных статей. И редактор, искаженно представляя себе окружающую действительность, начитавшись, что ли, давних речей Горбачева, решает не запятнать журналистскую честь и довести дело до конца. То есть человек не понимает. Типа по-хорошему. Ладнось. Теперь есть два варианта развития дальнейших событий.
Могут начать гонять самого автора, как зайца. Ну спустившие одновременно все четыре колеса – это так, сигнал побудки. Если он не услышал сигнала, то у такого тугоухого нежданно вдруг возникают проблемы с военкоматом, милицией или домоуправлением. И у жены тоже могут образоваться неприятности на работе. Про конфликты в детском саду я лично пока не слышал, но при общем гуманизме, разлитом в атмосфере отечества, и подобное легко допустить. Да что говорить, в нашем гражданском обществе насолить отдельному гражданину по линии повседневного бытия – раз плюнуть. О быте уж и говорить не приходится. Замечу, мы говорим лишь об относительно вегетарианских вариантах. Потому что случаются попадания в СИЗО за развязывание пьяной драки в ресторане. И попросту получение травмы черепно-мозговой кости в результате удара тупым предметом в собственном подъезде.
Но кары могут настигнуть и саму редакцию.
Могут начать твориться самые чудесные вещи. Неожиданно, на то они и сказочной природы. Скажем, абсолютно неожиданно может произойти истечение срока аренды занимаемых редакцией помещений. Несмотря на то, что договор заключен до января 2020 года. Но это преимущественно опять же в краях и весях. Хоть и в столице случается. Или по-другому: неожиданно может иссякнуть бумага на складе у поставщика. Оказаться перегруженной типография, с которой заключен долгосрочный договор. У радиостанции вдруг может случиться недостаток электричества в проводах. А может неожиданно кончиться лицензия на данную частоту вещания. Вариантов много, я перечисляю лишь самые популярные┘
Экономическая цензура сводится к конфликту с обиженным, к примеру, органом печати клиентом и чаще всего осуществляется в цивилизованном судебном порядке, когда, скажем, один из крупнейших банков страны засуживает газету, вчиняя ей штраф размером в ее годовой бюджет. То, что суд чаще всего становится на сторону истца, говорить излишне – не на сторону же журналистов. На то она и экономическая цензура, чтобы действовать экономно.
Но самая забавная, конечно, это цензура моральная. Ею озабочена Дума, о Церкви как-нибудь в следующий раз, тем более что недавно десять академиков, среди которых затесались два лауреата Нобелевской премии, высказались на сей счет исчерпывающе. То есть Дума сама цензуру не осуществляет, но весьма озабочена, как бы ловчее эту цензуру законодательно ввести и отрегулировать. Потому что всем понятно, что без моральных устоев так жить нельзя. Как иначе выполнять поставленные президентом задачи – без личной и общественной нравственности. Никак, это ясно.
Начать, конечно, депутаты решили не с личной, но с общественной нравственности, так сподручнее. Но на этом пути они столкнулись с непомерными, метафизического накала проблемами. Вот, скажем, как отрегулировать мораль на телеэкране. Нет, никто не собирается ничего запрещать, боже упаси, в Думе сидят цивилизованные люди, у них в ходу уверенность, что эротика полезна в умеренных дозах. Вдумайтесь, пожалуйста, в эту фразу, и вы поймете, что даром в нашей Думе зарплат не платят. Потому что пойдите-ка определите, какая доза эротики умеренная, а какая не слишком. Дальше больше: лучшие умы, светила думской мысли который год бьются над проблемой различения эротики и порнографии.
Я давно предлагал критерий – если целуются, то это эротика, если трахаются безо всяких нежностей – это порно. Не слушают, продолжают спорить до хрипоты. Это мне напоминает историю советских лет. Один мой приятель после университета поступил работать в какой-то институт. Через месяц, освоившись, он пришел к директору с предложением о том, как минимизировать затраты, когда, скажем, вместо десяти лабораторий можно будет оставить пять. Разумеется, его тут же уволили. Потому что самое последнее преступление против человечности – это лишить человека куска хлеба, который он не заработал.
