Людмила Письман
Прекрасный принц, говорящий по-русски с приятным акцентом и прячущий паспорт чужого государства в кармане широких штанин, – по-прежнему мечта любой россиянки от 14 до 70 лет. В сознании наших людей, а тем более наивных и доверчивых девушек, испокон веку живет неискоренимый миф: все, что на Западе, – лучше, чем у нас. И колбаса, и сапоги, и автомобили, и, конечно, мужчины. Они не пьют, не ругаются матом, всегда воспитанны, интеллигентны и вежливы, все как на подбор богаты и щедры, от них не пахнет потом┘ (Последнее, пожалуй, единственное, что можно считать чистой правдой.)
Есть еще одна приманка, дающая иностранцам преимущество перед женихами отечественной сборки: возможность переплюнуть подруг и поразить эксклюзивом и экзотикой. У них мужики обыкновенные, русские, а у меня – не такой, как у всех!
Признаюсь, меня тоже не обошли грезы о зарубежном женихе. Лет в 16 я жуть как хотела путешествовать по всему миру и лучшим средством передвижения считала брак с каким-нибудь французиком из Бордо, а лучше всего – с американцем.
Прошло много лет. Ураганные порывы ветра перемен занесли-таки меня в Чикаго, штат Иллинойс. Я работала в торговом центре, занималась опросами общественного мнения. Ни о каких женихах и не мечтала, не до того было. Но ведь не зря говорят, что чудо случается тогда, когда перестаешь его ждать.
Он появился в торговом центре случайно, как все посетители, и в свободную минутку заглянул к нам в офис на дегустацию опытного продукта – новой марки вина. Я внесла в комнату поднос с вином и поставила на столик. Ответив на вопросы о новинке, мой респондент, «белый мужчина возрастной группы старше 50 лет», спросил: «А можно завтра прийти?» Он стал являться в торговый центр ежедневно, всегда находил удобный момент, чтобы со мной поболтать, и как-то незаметно наше знакомство переросло в дружбу, а дружба – в нечто большее┘
Дан – так его звали – был музыкантом и играл в церковном ансамбле. Музыка, увы, не приносила ему больших денег, зато делала интересным в глазах некоторых простодушных женщин, таких как я, например. С детства я видела себя рядом с могучим уроженцем Севера, длинноволосым блондином, играющим на гитаре блюз или рок, сильным и нежным, защитником и любовником. Дан оказался воплощением детской мечты – светловолосый, бородатый, огромный! Он родился в Америке, но его предки прибыли из Швеции и Дании, роста он был двухметрового и головой касался дверной притолоки в своем маленьком деревянном домике в пригороде Чикаго. Правда, играл не на гитаре, а на барабанах, а вместо гривы волос на его голове блестела лысина. Но меня это не огорчало: когда-то ведь он служил военным моряком и участвовал в войне во Вьетнаме, а потом, конечно же, стал хиппи и баловался наркотиками – словом, прошел все, что полагалось нормальному американцу его поколения. А значит, память о хипповской шевелюре должна остаться в его душе, как знамя погибшего полка.
Впервые в своей жизни я встретила настоящего джентльмена! Он так блестяще владел искусством обольщения, так проникновенно смотрел в глаза, отвешивал такие изысканные и даже старомодные комплименты, так щедро рассыпал в своей речи многочисленные «айлавъю», что устоять оказалось совершенно невозможно. Я и не устояла, сдалась под его напором, как крепость из песка.
По понедельникам и вторникам мы с ним выбирались на джем-сейшен в блюз-клуб. Там существовал такой обычай: если музыкант приходил играть джем, то он мог провести свою девушку бесплатно. Пропуском Дану служили его барабанные палочки. «А это моя группи (фанатка)», – говорил Дан, показывая на меня. Я любила отвечать соседям по столику на вопрос, одна ли я здесь, что мой бойфренд на сцене, играет джем, и гордо козырнуть тем, что он не простой гитарист, каких много, а незаменимый ударник. Когда он заканчивал играть, я садилась к нему на широкие, как диванные подлокотники, колени и заказывала ему пиво, а он мне – коктейль «Маргарита». И я чувствовала себя так, как, наверное, Йоко Оно, некогда вдохновлявшая Джона Леннона...
Мы слушали других музыкантов, и блюз таял и растворялся внутри нас, как глоток горячего кофе. Нам было хорошо вместе, как ни банально это звучит, наверное, потому, что ему было всего 19 лет, это был, как он утверждал, его вечный внутренний возраст. И он был даже моложе меня, потому что моим вечным возрастом я всегда считала 25┘
«Держу пари, ты сейчас думаешь не обо мне, а о своих кожаных штанах – как бы их не запачкать, – однажды сказал Дан, когда мы прогуливались по набережной. – Мне вообще не нравится твое отношение к одежде. Ты все время стараешься выделиться в толпе и не хочешь одеваться так, как мы. Почему ты не носишь джинсы? Ведь все американцы должны носить джинсы, потому что это очень удобно». Я старалась объяснить, что я все же не американка, а европейская женщина и имею право одеваться, как хочу, и что джинсы, на мой взгляд, не такая уж удобная одежда, она стесняет движения. «Но ты же приехала в цивилизованную страну и должна вести себя так же, как все цивилизованные и свободные граждане Америки», – талдычил он. «Ты вообще ведешь себя не как цивилизованная женщина, – заявил он в другой раз, когда мы сидели в кафе. – Ты должна стать настоящей американкой, чтобы соответствовать нашему стандарту. Вот ты только что попросила ложку, чтобы есть пирожное, а все воспитанные американцы едят пирожные только вилкой. Ты не ешь арахисовое масло и не пьешь пепси-колу. Почему? Ведь ты же приехала сюда, чтобы стать стопроцентным гражданином самой главной страны мира. Ты уже поднялась на несколько ступеней, но пока еще далеко внизу. Но ты не волнуйся, я тебе буду помогать на этом пути»┘
«Сейчас ты увидишь настоящее чудо, – сказал он как-то, подъезжая к своему дому. – Я тебе его покажу, и ты испытаешь настоящее счастье». Мы взялись за руки, и он, словно принц из волшебной сказки, таинственно улыбаясь, торжественно ввел меня в свой деревянный чертог. «Закрой глаза, – скомандовал он. – Я скажу, когда открыть. Ну, раз, два, три!» Я открыла глаза, и тотчас же в них забегали красно-бело-синие искры. Вся комната была завешена снизу доверху американскими флагами. «Посмотри, какая красота, Мила! Самое прекрасное на свете – это наш американский флаг. Я это сделал и ради тебя, чтобы ты смотрела и наслаждалась. Разве тебе не нравится?» – «Да, ничего», – пролепетала я, постепенно обретая дар речи и ощущая, как мое чувство к Дану тонет в этих звездах и полосах. Ну что я могла сказать? «Было лучше»? Тогда я разрушу его искреннюю радость, навсегда обижу его. Поэтому я снова промолчала. Однако больше я ни разу в том доме не появилась, всякий раз ссылаясь то на огромное количество работы, то на встречи с подругами, то еще на что-нибудь. Как я могла объяснить, что физически не могу есть, пить, спать с мужчиной в окружении национальных флагов?
Постепенно в наши отношения, словно в дом, где не заклеены оконные щели, стал проникать холодный ветер. Из них уходили тепло и нежность┘ «Я честно пытался сделать тебя счастливой, – сокрушался Дан, когда я объявила ему, что мы больше не сможем встречаться, – но у тебя все время были такие грустные глаза┘»
