Из зрительного зала

За одним столом, в разных мирах.
В.Е. Пестель. Интерьер. Семья за столом. 1920. В.С.Манин. Русская живопись ХХ века. В 3 тт. Т. 2. СПб.: Аврора, 2007

Однажды, греясь на весеннем солнце на берегу озера, я наблюдал за малышом лет пяти, который играл в песке. Малыш вырыл яму, рядом насыпал горку, с двумя ведерками в руках направился к воде. День был необычайно теплым, но призраки зимних холодов еще не покинули озеро, вода леденила и покусывала. Поэтому малыш присел неуверенно и осторожно, так, чтобы набежавшая волна не намочила ему попу, и торопливо зачерпнул воду сразу двумя ведерками – вместе с песком и прибойной пеной.

Он отнес оба ведерка к песчаной крепости и уже собрался было вылить одно из них в ров, как вдруг его внимание привлекло нечто, всплывшее на пенную поверхность. Малыш угнездился в песке перед ведерком, упершись руками в коленки, и обратился в зрение. Что в ведерке было такого удивительного, я так и не узнал. Но малыш долго сидел на корточках, зачерпывал это что-то – вперемешку с мокрым песком – и внимательно рассматривал.

Обратимость и отдаленность

Сцена, свидетелем которой я стал, умилила меня до зуда в животе, до стариковских слез. Чего уж там – меня легко может растрогать все то, в чем без всяких усилий и бессознательно трепещет жизнь.

И еще поразил меня мгновенно изменившийся взгляд малыша. Только что он воспринимал мир целиком: озеро, песок, небо, песчаная крепость. И вот у него в голове что-то, щелкнув, переключилось. Будто кто-то нажал на кнопку «zoom». Ветерок, волны, время замерли. Мир «макро» помутнел и исчез, а мир «микро» проявился необычайно резко и заполонил собою все.

Способность перемещаться между мирами и менять скорость течения времени – прерогатива детства. По себе же могу заметить, что человеку в годах мир видится как бы на расстоянии и все время от него отдаляется. А ход времени человеку в годах не подконтролен вовсе. Так велосипедист отрывает ноги от педалей и подбирает их – на уровне рамы, подальше от движущихся частей: педали крутятся сами по себе, асфальт рябит где-то внизу неуправляемо быстро.

Мне предоставлено созерцать – из кресла, с берега озера, с перрона – неосознанные перемещения других между мирами, замедление и ускорение времени в этих мирах, драмы переходных состояний.

Недавно дочь водила меня в кино. Зал был почти пуст – дело было поздним вечером, да и фильм не мог привлечь публику, которая живет в жерле города, мид-сити.

На экране появилась белая равнина и лес, который просматривался на горизонте. Лыжники в старомодных спортивных костюмах пересекали равнину. Две фигуры: одна, скорее всего, женская, в короткой болоньевой бирюзовой куртке – такие цвета быстро теряют свежесть, как будто покрываются патиной; другая – мужская, тоже в короткой куртке, болотного цвета. Они двигались параллельно и синхронно, перебирая палками под отдаленный рокот виолончельной прелюдии Баха, который проступал сквозь хаотичную электронную морось. Потом звук виолончели приблизился, стал влажным и глубоким, а лыжники разошлись – один к низкому солнцу на горизонте, другая к островку кустарника, который едва угадывался под снегом.

Герои – профессорская семья. У жены прогрессирует болезнь Альцгеймера. Муж решает, что вдали от цивилизации, в глуши, провалы поврежденного сознания, его ошибки и бытовые последствия этих ошибок будут не так заметны и опасны.

Убегающая память и тающее сознание на фоне белого бесконечного пейзажа.

Состояние жены, однако, продолжало ухудшаться, и муж вынужден был отвезти ее в дом престарелых. Там сознание и память вовсе ее покинули. Она перестала узнавать даже мужа.

Но сквозь пустую белизну стали проступать новые пейзажи-рисунки. Женщина нарисовала дом – из трубы идет спиралевидный дым; ель, растущую неподалеку; петушка, клюющего зерно. Она влюбилась в человека, который жил в соседней палате. Первой любовью, с чистого листа. Ее время изменило течение.

Масштаб вещей у каждого свой. Алиса Маринина. May Fair. Искусство России. М.: Сканрус, 2003

Несовпадение

Скажу вам честно, фильм я не досмотрел – о том, как развивался сюжет, прочитал потом в рецензии. Меня хватило всего на двадцать минут – до того момента, когда жена на экране забыла, как называется жидкость в винной бутылке.

Некоторое время я наблюдал за дочерью, женщиной средних лет. Глаза ее были полны слез. Я смотрел на нее, как когда-то на малыша с ведерком, и думал – что за механизм в ней сейчас работает? Как далеко от нее экранная реальность со своим экранным ритмом? Что еще сейчас влияет на ее зрение, кроме пелены слез?

И тут я вспомнил, как мы давно, когда дочь еще была маленькой, отдыхали на океане. Луна поднималась над океаном – желток в ядовитом индиго. Мы с женой сидели в креслах у бунгало, молча пили вино, а дочь играла недалеко, на берегу. Потом подбежала ко мне и потянула за руку к воде.

– Папа, папа! – шептала она с восторгом – Посмотри! – В набегающей волне вспыхивали и исчезали блестки. Дочь стояла на коленях и хватала песок горстями. А блестки в ее ладонях то вспыхивали, то таяли, и дочкины глаза блестели от восторга.

– Что это за чудо, папа?!

– Это планктон. Это живое.

– Как же это удивительно, папа, – сказала дочь,– что и я, и ты, и этот планктон, и все мы – живое в одном и том же мире.

Здесь, сейчас, в кино, как далеко она от меня? Видит ли она мое пространство и ощущает ли течение моего времени? Осталась ли между нами связь? Или я от нее уже далеко – как было далеко от меня чудо в ведерке малыша? Быть может, с того конца заглянешь (как Левенгук)...

– Дорогая, отвези меня домой, – сказал я.

– Тебе не нравится фильм? – спросила она, отрывая влажные глаза от экрана.

– Прости, я себя плохо почувствовал. Хочешь, пойдем в другой раз?

– Что ты, папа, – сказала дочь. – Если тебе нехорошо, тогда поехали.

Мы вышли из зала.

Чикаго