Екатерина Алябьева
Возможность побыть одному для некоторых – непозволительная роскошь.
Пьер-Огюст Ренуар. Сидящая девушка (В раздумье). 1876-1877. Лондон, частное собрание
Полгода назад я переехала на Петроградскую сторону. Квартал – престижный и внешне благополучный: сплошь памятники архитектуры, прекрасные эркеры, огромные балконы, три ирландских паба в округе и масса разнообразных магазинов – от бутиков итальянского паркета до дешевых полуподвальчиков со скидкой на чебуреки. Во дворе дома – схема раздельного сбора мусора, соседи – редко попадаются на глаза. По субботам, бывает, играют на саксофоне, но в целом живут скромно и бесшумно. Одним словом – все ключевые признаки цивилизации, как я ее себе представляю. Живи как хочешь, со всеми удобствами, и не мешай другим: никто ни с кем не знакомится и ничего не требует. Хочешь – прояви гражданскую солидарность. Правильно разложи мусорные пакеты.
Район советов
Дипломированный социолог во мне возликовал: наконец я зажила по законам настоящего «общества». Общества современных, разумных людей, самостоятельных и терпимых к другим. Выросла я среди совсем других порядков – в рабочем общежитии семейного типа на окраине Петербурга. Понятия доброго соседства и соседского мнения для жителей нашего микрорайона были едва ли не основными категориями восприятия мира. Все знали всех и обладали настолько полной информацией о каждом, что любая девица, еще вчера сама узнавшая о своей беременности, назавтра по пути от дома до магазина уже отвечала на бесконечные расспросы, когда же ожидать ребенка. Синдром деревни, гетто или «общины», как говорят социологи. Приватной жизни – нет как таковой, и это для всех нормально. Почти для всех.
Подлинную силу общинной этики начинаешь понимать, только когда видишь, как она сталкивается с отклонениями. Самый яркий на моей памяти случай произошел с моей подружкой Людой. Тогда я впервые смогла по-настоящему критически взглянуть на наш простой общежитский миропорядок.
Люда встречалась с симпатичным мальчиком, познакомились на местной дискотеке. И вся округа, разумеется, была в курсе. Однажды домой к Люде пришла незнакомая женщина и сообщила Людиной маме, что никакого симпатичного мальчика нет. Что Людин бойфренд – это на самом деле девочка, которая непонятно в кого уродилась странная и теперь позорит семью, выдавая себя за мальчика. Мать Люды в панике обратилась за помощью к соседке – визита странной женщины уже было не скрыть, все равно пришлось бы как-то его объяснять. Соседка, посочувствовав беду, рассудила: незнакомка скорее всего сумасшедшая. Но все же – нужно проверить. Целая экспедиция соседей отправилась проверять, с кем же все это время встречалась Люда. Ломали дверь ванной комнаты. Заставили раздеться. Коллективно осматривали. Эту историю тем, кто не видел, рассказывали шепотом. Но – рассказывали.
 Совсем не всегда хочется, чтобы в твоей жизни принимал участие весь мир. С.Коровин. На миру. 1893 г. Государственная Третьяковская галерея |
Людина семья перестала общаться со всеми соседями. Люде пришлось сменить школу и большинство подруг. Но самое любопытное, что сделала она это не с чувством отвращения к соседям. Она была не оскорблена. Она ненавидела себя за то, что «связалась с уродкой» и потому не может смотреть в глаза тем, кто об этом знает. В том году я уехала из родного района с мыслью никогда больше, ни при каких обстоятельствах не попасть жить в «общину».
С тех пор я видела разные примеры общинной жизни. Маленькие городки, этнические гетто, кварталы мигрантов из провинции в больших городах. Преодолев первое отторжение, рвотный рефлекс, я примирила себя с мыслью, что «общинные люди», конечно же, могут быть достойны уважения, что их принципы жизни не ущербны и не говорят о недостатке развития. Я воспитывала в себе толерантность. Толерантным быть очень легко, когда наблюдаешь со стороны.
Свои среди чужих
Через пару месяцев жизни на Петроградке я уже знала имена хозяев нескольких магазинчиков и кафе, близких к моему дому. Еще через какое-то время узнала имена их детей – семейный замкнутый бизнес. Армянские семьи, таджикские семьи, аварцы, а кого-то трудно определить. Эти прекрасные хозяйственные люди не стремились со мной знакомиться, просто, когда видишь их изо дня в день, поневоле узнаешь больше. Чьи-то дети учатся в петербургских школах. Чьи-то – не знают и двух слов по-русски. Четырехлетнему Камилю недавно купили велосипед. Так помимо «да» и «спасибо» он выучил слово «ехай» (в значении «езжай»).
Не учат детей русскому – их дело. Не меняют в чужом городе свои привычки – значит, нет мотивации. Мой этнографический интерес к их жизни и взрослые, и дети принимают равнодушно, примерно как неопасное чудачество. Они предельно терпимы – это очень легко, когда наблюдаешь со стороны.
