Кеннет М.
Художники внимательно приглядываются к «простому народу».
Гюстав Курбе. Веяльщицы
Предлагаем вниманию читателей фрагменты перевода книги «Цивилизация» Кеннета Маккензи Кларка, опубликованной в 1969 году. Кларк – выдающийся английский искусствовед, в 1933–1945 годах занимал пост директора лондонской Национальной галереи. Книга создана на основе одноименного цикла авторских телепередач, получивших мировую известность (впервые транслировались в Великобритании в 1969–1970 годах). Телевизионная продукция быстро устаревает, однако нравственный, социальный и политический смысл произведений искусства, который вскрывается глубоким и тонким кларковским анализом, оказывается сегодня актуальным не менее, чем в конце 60-х. Термин, который стоит в заглавии приводимого фрагмента, – «героический материализм» – изобретение самого Кларка: он передает пафос инженерных, архитектурных проектов середины XIX века, в которых Кларк видит реализацию скрытых ресурсов человека, освобождающихся в сознательном взаимодействии с природой. Книга, которая в настоящее время готовится к печати, впервые переводится на русский язык.
Григорий Хасин, Алена Давыдова, переводчики
Вообразим фильм, в котором столетняя история Манхэттена показана в колоссально ускоренном темпе. Результат скорее всего будет напоминать не дело рук человеческих, а гигантский природный катаклизм; это будет нечто неумолимое и неистовое, но при этом завораживающее. В энергии, воле и мысли, породивших Нью-Йорк, материализм преодолел собственные пределы, прорвавшись к чему-то высшему. Глядя на Лондон с Вестминстерского моста, Дороти Вордсворт заметила, что город представляет собой «одну из величайших картин самой Природы». Что ж, природа действительно неумолима и неистова, однако Нью-Йорк все же был построен людьми. Возраст его примерно равен времени строительства готических соборов – просто напрашивается мысль о том, что соборы строились во славу Господню, а Нью-Йорк возник во славу идолов XIX века, денег и прибыли, во славу желтого дьявола. И все же природа вдохновения тех и других зодчих была столь сходна, что издали Нью-Йорк выглядит градом небесным.
Но только издали. Стоит приблизиться, и картина меняется. Проступают пятна глубокой нищеты, а в роскоши чувствуется нечто паразитическое. Сразу становится понятно, почему героический материализм неотделим от угрызений совести. Похоже, эта связь существовала изначально. Технологические открытия, заложившие фундамент Нью-Йорка, по времени совпадают с первыми систематическими попытками благоустроить жизнь масс, изменить сами условия человеческого существования.
Первые большие английские чугунолитейные заводы, Каррон и Колброкдейл, появились примерно в 1780 году; в 1777-м вышла книга Джона Ховарда о реформе тюрем, а в 1785 году – памфлет Кларксона «О рабстве и торговле человеческими существами». Возможно, это просто совпадение – ведь в то время все строили смелые планы применения сложных механизмов и новых источников энергии.
На картинах этого времени тяжелая индустрия изображается «положительно». Даже рабочие восставали против машин не потому, что чувствовали дыхание адских печей, а из простого страха оказаться на улице. Единственными, кто разглядел сущность индустриализма, оказались поэты. Блейк, как известно, считал плавильные заводы исчадием Сатаны: «О, Сатана, мой младший сын┘ Дела твои – вечная Смерть – фабрики, печи, котлы...» Бернс, посетив в 1787 году завод Каррон, нацарапал на подоконнике: «Пришли мы сюда/ Набраться ума,/ Но если идем не в Ад,/ Сдается, что шли мы зря».
Всем остальным потребовалось почти двадцать лет, чтобы заметить нарождающегося монстра.
 Социальная несправедливость, ее символ и кара за нее. Уильям Тернер. Пожар парламента, 16 октября 1834 |
Дух гуманности и человеколюбия развивался параллельно с ростом промышленности. Реформировались тюрьмы. Сэр Фредерик Иден опубликовал первый социологический обзор под названием «Положение бедноты». Набирало обороты движение аболиционистов...
От любителей блеснуть острой мыслью я много раз слышал, что цивилизация возможна только на основе рабства; в доказательство они приводят Грецию V века. Если рассматривать цивилизацию как возможность предаваться бездействию и излишествам, здесь, быть может, и найдется крупица истины. Но в этом цикле я определяю цивилизацию по-другому – через творческий потенциал и развитие человеческих способностей. С такой точки зрения рабство отвратительно. Как, к слову, и глубокая нищета. Немые массы страдали всегда, во все великие эпохи, о которых я здесь рассказываю. Нищета, голод, болезни, эпидемии были фоном истории вплоть до конца XIX века. Большинство относилось к ним как к неизбежности – это было что-то вроде дурной погоды. Возможность избавления от них просто не рассматривалась. Св. Франциск хотел освятить бедность, но не уничтожить ее. Старая система социальной помощи, основанная при Елизавете I, не столько боролась с бедностью, сколько оберегала общество от назойливости нищих. Все, что требовалось от порядочного человека, – время от времени совершать скромные акты благотворительности. На память приходит английский эстамп «Деревенское подаяние» по мотивам картины Уильяма Бичи: прелестная девочка протягивает руку оборванцу, а подпись гласит: «Бедняжка с непокрытой головой, прими полпенни». Реальная забота? Едва ли. Но вот рабовладение и работорговля – это уже совсем другое дело. С одной стороны – нечто противное христианскому учению; с другой – далекое и экзотическое. В Англии того времени рабство, в отличие от домашней нищеты, не окружало человека со всех сторон, как воздух. При этом ужасы его были гораздо «ужаснее»; даже крепкие желудки XVIII века с трудом переваривали рассказы о страшных морских путешествиях. По некоторым оценкам, больше девяти миллионов рабов погибли от жары и задохнулись в трюмах по пути из Африки в Америку – цифра даже по современным меркам поразительная.
Движение против рабства становится первым коллективным выражением проснувшейся совести. Борьба оказалась долгой – тут были замешаны крупные интересы.
