Общая ночь

В такое время месяц становится ближе.
Алексей Акиндинов. Ловец месяца. Опубл.: Искусство России-2009. М., Сканрус, 2009

Иван Аркадьевич, сопровождаемый клубом пара, выпрыгнул из сеней и оглядел свое пространство. Зимняя ночь обнимала его тяжелым сводом. По сугробам, из которых торчал антрацитовый укроп, легкомысленно взросший в лучшую пору самосевом, тянулась желтая полоса от соседского фонаря, и по обе стороны от нее залегала глухая мгла. Иван Аркадьевич, поочередно выбирая ноги из волокнистых снегов, проследовал в тот угол своего удела, где росла молоденькая мельба. Не снятые с ее верхов яблоки покачивались, тонко звеня друг об друга и напоминая палехскую шкатулку, где различные произрастения земли наливаются цветом на черном лаковом фоне.

– Ну, с праздником, мать, – отнесся к мельбе Иван Аркадьевич. Засим он принялся водить вокруг яблони тот единственный хоровод, который был возможен при его хореографическом штате. При этом он упоенно напевал то про самый корешок, то про малютку, шедшего по улице. Мало-помалу, утоптав снег, Иван Аркадьевич мог развить такую скорость, при которой для стороннего глаза слился бы в непрерывную цепь плясунов, однако ощущение, что кто-то наблюдает за его эволюциями, заставило его сбавить темп. Во мраке сада, подле чешуйчатого ствола, очертился застывший столбиком заяц. Он молча глядел на самодеятельного танцора, и его глаза мерцали.

– Зайчик! – пригласительно сказал Иван Аркадьевич, делая такое движение руками, словно тщательно подбирал и обогревал малютку. – Зайчик! С праздником! Иди, спляшем! Нашу, матросскую! Ну, кысь! Кысь!

Зайчик не выказывал встречных поползновений.

– Я же по-доброму! – не по-доброму сказал Иван Аркадьевич. – Ну! С третьей позиции!

В нем начинало закипать. Такое отношение казалось ему неуважительным. К тому же он вспомнил, что некий заяц, пожелавший остаться анонимным, ежегодно обгрызал кору на его яблонях. Иван Аркадьевич, как положено по науке, обматывал их старыми чулками, превращая шеренгу стволов в подобие корявого канкана, но зайца эти бельевые ухищрения оставляли безучастным, и он проедал сквозь чулки все, до чего мог добраться. На этом зайце не было написано, что именно он издевался над Иваном Аркадьевичем, но последний был такого мнения, что все зайцы ответственны друг за друга. В подтверждение его подозрений заяц вдруг подпрыгнул изумительно высоко и в полете скусил яблочко с мельбы. Приземлившись, он застыл с плодом в зубах, и на его лице читалось явственное глумление.

– Ах, ты, значит, так, – свирепея, сказал Иван Аркадьевич. – Ты так, значит, – добавил он, ища глазами, чем запустить в негодяя. Но кругом не было ничего, что отделялось бы от земли. – Так вот тебе! – эпически сказал Иван Аркадьевич, сдергивая валенок и швыряя в зайца, который увернулся и поскакал в глубину сада, в млечную темноту снежной ночи. Иван Аркадьевич поскакал за ним. Нашарив валенок в снегу, он снова запустил им во врага и промазал.

Сопредельные миры часто посылают нам вестников. Вячеслав Давыдов. Пришельцы. Опубл.: Искусство России-2003. М., Сканрус, 2003

Поскольку пространство, по некоторым версиям, создано так, что бросаться валенком по прямой можно бесконечно, Иван Аркадьевич мог полагаться только на свою меткость. Он со свистом вдыхал сухой воздух ночи; валенок, как безвозвратный бумеранг, чертил кудреватую траекторию меж согбенных ветвей, и безмолвные взрывы снега орошали веерообразный забор. Они вынеслись из калитки и оказались в чистом поле. Заяц притормозил, поджидая отставшего партнера. «Зашибу!» – кричал тот издалека. Заяц вздохнул и припустил снова. Иван Аркадьевич бежал, выкрикивая разное, но вдруг запнулся и медленно выдохнул.

Он очутился у основания огромной ели. Ее широкие резные ветви были убраны яблоками различных сортов, среди которых он углядел и свою мельбу. Две сороки, с усилием вздрагивая хвостами, поднимались к верхним этажам с крупной антоновкой в клювах. Среди подверженного ей пространства ель вздымалась, как крылатая колонна, заткав своим пронзительным тканьем морозную основу декабрьского воздуха; гирлянды горящего снега и спирально скачущие белки украшали ее негаснущим светом и рыжим движением, а ее одинокое острие, уходившее в те края, до которых уже не поднимались птицы и где тихо, но безошибочно звучала классическая музыка сфер, повершал иглисто сияющий пояс Ориона, известный также под именем Трех волхвов.

– Батюшки, – прошептал Иван Аркадьевич, закидывая обнаженную голову.

– Вечно всех силком надо, – пробормотал заяц, притулившийся в безопасном сумраке. – А потом за уши не оттащишь.

И он интимно подмигнул читателю.

Тула