Виктор Гаранкин
Могла ли у Джоконды Леонардо да Винчи быть симметричная улыбка?
Картина хранится в Лувре (Париж)
В детстве у меня был калейдоскоп. Как, наверное, у многих. Я в него смотрел полдня. Потом сломал, чтобы узнать, откуда что берется. Нашел внутри несколько цветных стекляшек и зеркала. Больше я не просил родителей купить мне калейдоскоп. И узоры с тех пор не люблю. Они для меня – символ мертвой материи. Люди смотрят на снежинки, удивляются их правильным формам. А что хорошего в правильности форм, в симметрии? Шестиугольная форма тех же снежинок обусловлена строением молекулы воды. Как и вообще форма любого кристалла обусловлена положением атомов в пространстве. Правильные формы – это мертвые формы. Представьте себе Джоконду с симметричной улыбкой. Кто ее такой станет рисовать? Разве что художник на Арбате за деньги.
Художнику с Арбата, возможно, уже давно все равно, что рисовать. Арбат и не таких ломал. Но есть и другие художники, которым не все равно. Им позарез надо рисовать Жизнь в самых разных проявлениях. В средневековой Европе некоторые еврейские художники, которым иудаизм запрещал рисовать человека, рисовали людей с головами птиц и зверей. Живое тянется к живому. Есть только одна сила, которая может это стремление победить – сила Смерти. Речь идет не о смерти художника или модели. Речь идет о смерти культуры, внутри которой художник существует. Художник начинает чувствовать приближение этой смерти раньше других людей. На то он и художник. И, почувствовав неумолимое приближение катастрофы, он становится ее певцом.
И появляются мудреные слова: «абстракционизм», «декаданс» и т.д. И произведения лишаются души. Душа – это жизнь утверждающие идеи. А их нет в умирающей культуре. И поэт начинает бессмысленную охоту за новыми формами. Формами без содержания. Умничает ни о чем, играет словами. «Что тебе в вымени моем»┘ Перевертни Хлебникова... Гиппиус┘ Автору просто не о чем говорить. И частое обращение к теме смерти.
Из мешка
На пол рассыпались вещи.
И я думаю,
Что мир –
Только усмешка,
Что теплится
На устах повешенного.
(В.Хлебников)
Хрущев когда-то дал абстракционизму очень лаконичное и емкое определение. Конечно, можно сказать, дело в том, что Хрущев не понимал абстракционизма. Скорее всего так и было – не понимал. Вероятно, Хрущев просто почувствовал, что есть что-то общее между половыми перверсиями/инверсиями и абстракционизмом. Пресыщение красотой жизни.
Когда народ объединен общей идеей, то поют про «страну мечтателей, страну героев». Иванушка превращается в принца, Золушка – в принцессу. Когда народ распадается, поют грустную песню об умирании искусства. Она может быть очень красивой, но она последняя. Потому что она поется устами повешенного, Золушка оказалась неспособным к деторождению немолодым трансвеститом. После этой песни песен уже не будет.
Однажды художник остро осознал, что все великие картины уже давно созданы. Понимал ли он, что делает, или это был момент озарения, но в тот раз он не стал рисовать «алюминиевые огурцы на брезентовом поле». Он просто нарисовал квадрат и закрасил его черным. Все. Лавка закрыта, и пиво подвезут не скоро. Черный квадрат – символ смерти искусства.
 «Черный квадрат» Казимира Малевича способен внушать мысли о смерти. Картина хранится в Государственной Третьяковской галерее |
Но все не так плохо. Спаситель сказал когда-то: «Иди за мной. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов». Каждая смерть освобождает место для рождения чего-то нового. Это лучше всех понимали охотники за головами в Океании. Мужчина не мог жениться, пока не добыл хотя бы пару голов. Цикл Хроноса – родил–убил–родил – лежит в основе бытия. Вот почему величайшим символистом я бы назвал не Малевича с его квадратом, а матроса Железняка. «Караул устал» – в этой короткой фразе есть все. Скука бессмысленного растительного существования безыдейного общества, презрение к нему и, главное, надежда на рождение чего-то нового!
Вокруг нас памятники. Они в архитектуре, живописи, книгах, танцах. По ним мы можем узнать о том, что когда-то континент населяли народы одухотворенные. Народы, у которых были идеи. Были и сплыли. Народы уходят. Если старому человеку менять отмирающие органы на донорские, да вставлять микрочипы и устройства, то где тот момент, когда он перестанет быть собой? Чужое мясо и микропроцессоры будут работать, человек будет оставаться, хотя тот, кем он был, давно ушел. Вот так в Европу сейчас приглашают выходцев из Азии и Африки. И Европа остается. Хотя она уже ушла, она остается, потому что show must go on, да и умирать просто страшно.
Наверняка когда-нибудь в Европе появится новый народ. И будет что-то строить. Наверняка в какой-то момент своего развития он полюбит культуру старой Европы. Но пока он будет народом-строителем, эпоха декаданса будет вызывать у него те же эмоции, что у Никиты Сергеевича. И только когда этот народ выполнит свою миссию на земле (не важно, в чем она будет заключаться, миссия у каждого народа своя), он вдруг начнет понимать, что плесень может придавать сыру особый утонченный вкус. Так влюбляются в декаданс – прощальную песню умирающей культуры.
