Владимир Монахов
Заходите, читайте, думайте.
Фото Reuters
Парк культуры и отдыха мне с детства больше всего запомнился туалетом. Снаружи отштукатуренный и беленный известью, внутри по стенам он был изукрашен такими записями, которые прежде я нигде не читал. Ненормативная лексика во всех проявлениях скрепляла скабрезные куплеты и публицистическую правду-матку, которую нельзя было тогда не только прочесть в газетах, но и услышать в кругу друзей. Хотя тут же на стене бдительный автор, обремененный цензурными соображениями, саркастически осуждал «того поэта, кто пишет здесь, а не в газету»! Каждый раз, когда мне приходилось мальчиком по нужде забегать в парковый туалет, я находил в нем все новые и новые куплеты, а также записи уголовной и свободной антикоммунистической мысли, которые тщательно и вдумчиво перечитывал. Так я проходил антисоветский ликбез, с которым частично был не согласен…
Иногда эти записи неожиданно исчезали под свежей жирной побелкой. Но, несмотря на старания местного хозяйствующего цензора, спустя пару дней возникали вновь в том же порядке и с теми же словами, зачастую тем же почерком. Правда, по мере посещения других общественных туалетов замечал, что надписи часто повторялись, видать, число авторов туалетной литературы было ограничено, а плагиаторов хоть пруд пруди. Я тогда был убежден, что подобными забавами грешат простые люди, которые не имеют доступа к печатным изданиям, чтобы излить свою душу понятными им словами, все на русском языке. Это детское, долго жившее во мне заблуждение навсегда разрушил Андрон Кончаловский, который в мемуарной книге «Низкие истины» не стал скрывать от читателя и со свойственным ему цинизмом поведал свою детскую туалетную историю:
«На ночь вместе с дедом мы шли в туалет, один я ходить боялся: крапива, солнце заходит, сосны шумят. Дед усаживался в деревянной будке, я ждал его, отмахиваясь от комаров, он читал мне Пушкина:
Афедрон ты жирный свой
Подтираешь коленкором;
Я же грешную дыру
Не балую детской модой
И Хвостова жесткой одой,
Хоть и морщуся, да тру.
Это я помню с девяти лет.
Вся фанерная обшивка туалета была исписана автографами – какими автографами! Метнер, Прокофьев, Пастернак, Сергей Городецкий, Охлопков, граф Алексей Алексеевич Игнатьев, Мейерхольд.
Свой знаменитый портрет Мейерхольда с трубкой на фоне ковра дед писал, когда у того уже отняли театр. То есть, по сути, вместо портрета Сталина он писал портрет человека, над которым уже был подвешен топор, которого все чурались, от которого бегали. Думаю, в этом был политический вызов. Хотя диссидентство деду никак не было свойственно, человеком он был достаточно мягким, на принципы не напирал – просто это был в лучшем смысле этого слова русский художник, что само по себе системе уже ненавистно.
Коллекция автографов на фанере сортира росла еще с конца 20-х. Были и рисунки, очень элегантные, без тени похабщины, этому роду настенного творчества свойственной. Были надписи на французском. Метнер написал: «Здесь падают в руины чудеса кухни». Если бы я в те годы понимал, какова истинная цена этой фанеры, я бы ее из стены вырезал, никому ни за чтобы не отдал!»
Не было в бывшем СССР общественного туалета, где бы добровольный «писатель» не оставил запись вольной мысли на стене. И даже Михайловское, святая святых русской литературы, не обошла мода начертать стихотворные побрякушки в отхожих местах. Ввел это правило заправский шутник, бессменный смотритель Пушкинского музея Семен Степанович Гейченко. В садовых уборных Пушкиногорья «писывали» Дудин и Антокольский, Мыльников и Звонцов – депутаты и академики, не стеснялись высказать надуманное в тихом садовом местечке.
– И там можно было прочесть оды, начинавшиеся с неизменного и зимой такого откровенного «О!», и элегии: «Утешься тем, озябший друг, что за стеною этой будки весною яблони цветут и расцветают незабудки», – сохранил память о деликатных надписях критик Валентин Курбатов.
Но писать в туалетах придумали отнюдь не русские, скованные в ХХ веке цензурой. Еще задолго до отечественной традиции вести письменные диалоги в уборных начали древние римляне. Они очень любили сообщать о своих любовных связях и рассказывать, какими качествами обладает тот или иной любовник. Как сообщают достоверные исторические источники, для защиты туалетов от вандализма в Древнем Риме даже была выделена богиня – покровительница отхожих мест. Звали ее Клоакина.
По принадлежности к сильному полу я с детства знал, что пишут в мужских туалетах. Но какими текстами забавлялись в дамских – оставалось большой манящей загадкой, пока не прочел об этом пару лет тому назад в одной поэтической книге Эллы Фоняковой из Санкт-Петербурга. Славным верлибром «Дискуссия» она удовлетворила мое давнее неиссякаемое любопытство: что пишут в женских туалетах на стенах? В мужских, как правило, похабные стишки. Судя по поэтическому репортажу из женского туалета Фоняковой, дамы тоже не лишены чувства юмора. Но решают проблему половой любви на стенах туалета более изящно, если, конечно, автор не отредактировал действительность.
Углем на белой известке
Кто-то написал
Известные строки
Поэта Степана Щипачева
«Любовь – не вздохи на скамейке».
Рядом текст оспаривали:
«Да вы чё? Любовь – это вздохи в кровати!»
Левее ставился вопрос на засыпку:
«А ты могла бы отдаться парню
При первой же встрече?»
«Я могла бы».
«Значит, ты…!»
С таким выводом не соглашались:
«Нет, она не…..!
Просто своего парня любит.
А вдруг ему завтре в Чечню?»
(Так и было написано – «завтре»)
И еще много чего,
Касающегося любви
И сложностей человеческих отношений,
Обсуждалось…
В далеком от евростандартов туалете…
…О, не всё еще потеряно
Для нации,
Которая даже в подобных местах решает для себя
Нравственные вопросы,
На которые и по сей день
Нет внятных ответов!
Впрочем, даже если Элла Фонякова и приложила редакторский талант, то все же дискуссия состоялась о любви на стенах туалета и в верлибре вполне реально и, на мой взгляд, сердечно. И смысл жизни, и свои насущные проблемы современные русские женщины вполне могут обсуждать и в провинциальном отхожем месте. Кстати, немецкая студентка из Бонна Катрен Фишер в это же время написала дипломную работу о надписях в девичьих туалетах, которая полностью подтверждает поэтическую вольность Эллы Фоняковой.
Самое популярное среди интеллигенции произведение Юрия Олеши «Зависть» начиналось заманчивыми для цензурированного ума советского человека словами: «А по утрам он пел в клозете…», что возбуждало отечественную русскую мысль. Сегодня этим одностишием уже никого не удивишь… Хотя, будем точны, в последнее время царапать и рисовать на стенах клозетов стали заметно меньше – а всё, что уже сочинено и закреплено предками когда-то на стенах, можно найти в Интернете, достаточно спросить Яндекс, и он выдаст вам бесконечные страницы гипертекста под рубрикой «ТУАЛЕТ КАК ЗЕРКАЛО ДУШИ». Впрочем, не питайте иллюзий – большим разнообразием тексты уже не впечатляют… И здесь литература заметно иссякает, вот и это четверостишие, которым я решил завершить эссе, в современном братском туалете мне знакомо с детства…
Есть истина из самых вечных,
И повторять мы будем снова:
В России власть – больной кишечник:
Всегда обделаться готова.
Написано на все времена для России!
