Игорь Михайлов  |
| Молдавский винодел Георгио не даст российской литературе умереть от жажды. Фото автора |
– Превосходная лоза, прокуратор, но это – не «Фалерно»?
– «Цекуба», тридцатилетнее, – любезно отозвался прокуратор.
Михаил Булгаков.
«Мастер и Маргарита»
Обилие выпитого вина ведет к болтливости! – говаривал Менандр. Даже воспоминание о вине способно развязать язык или вдохновить на безумный текст о вине. Бесконечный, терпкий и густой. С обилием цитат, цезур и пауз. Если, конечно, вино вкушать, а не пить.
Так вкушают этот напиток королей, вспоминая итальянскую пословицу «Воду пей как бык, а вино как король!» в Молдове, в этой благословенной Богом земле виноградной лозы, «лидии» и «изабеллы».
В Молдове вино в каждом крестьянском дворике. Республика опутана виноградной лозой, как паутиной. В жилах настоящего молдаванина течет каберне. В глазах молдаванки плещется безумный отблеск вакхического танца жок. Так крестьяне давят ногами виноград. Вакх опочил в Молдове. А Пушкин – в глазах Земфиры.
Даже если и не пью вино, я говорю о нем. Даже если я не пью, я уже вкушаю его аромат, думаю. Думаю о том, что вино – это молитва. Моя молитва, немного вакхическая, немного неправильная. Но когда я пью вино, я молюсь. О земле, людях, красоте, нежности, женщинах, правде и любви. Словом, когда я пью вино, я люблю!
Я брожу по Долне, куда приехал двести лет спустя вслед за Пушкиным. Пушкин жил здесь в семействе помещика Ралли, бегал за Земфирой, которая курила трубку и пела глубоким грудным голосом (хочется добавить: цыганские романсы). Конечно, пела, как и каждая цыганка, сбросив сандалии, словно распутав клубок, все лишнее. От любви к Земфире Пушкин лечился местным вином. Выпивал, как говорят всезнающие пушкинисты, по ведру в день.
И что ж? Земфира неверна!
Моя Земфира охладела!..
Вакхический характер этих строк говорит сам за себя. Каждая строчка «Цыган», а вслед за ними музыка Рахманинова словно напоены молдавской «изабеллой».
Как тут не заболеть? Не загрустить?
И вот я уже в деревне, где, наверное, бывал и пивал Пушкин. Табор стоял намного ниже. В тени дубрав. Цыган в деревню пускать боялись. Мало ли что!
Когда я еще только задумался, то знающие люди говорили: первый двор направо, Георгий. И я иду на эту путеводную звезду, к человеку, названному в честь Георгия Победоносца. По иронии судьбы, согласно святцам, святой Георгий побеждает змия. А я вроде бы иду служить Бахусу, то есть поклониться змию в доме победившего его!
Деревня немножечко сваливается с горы, идет или бежит под уклон, как будто она пьяна. Земля изрыта канавами, вчера прошел дождик, и я увязаю во всей этой картине: зелень, светлые стены мазанок, заборчики, огораживающие напоенный хмелем воздух, дворы с гусями и курами и терпкая тишина горячего молдавского полудня.
 |
| Источник будущего вдохновения. Фото Евгения Никитина |
Но Георгий отыскивается не сразу. Святой Георгий путает следы. Его конь скачет зигзагами. Я взбираюсь то выше, там пусто и никого, то спускаюсь. На крыльце сидит одинокая бабушка. По-русски она не понимает. Но если пальцем щелкнуть по шее, то сразу показывает левее, туда, где у коренастого дрына, бывшего некогда колдуном с корявыми пальцами, привязан бычок. Бычок недовольно косит белком, в котором пока еще ничего не закипает. Потому что он – молочный. Но через полгода он будет порох. Бычка я обхожу стороной. Зеленые железные ворота. Засов щелкает, словно кандалы. И я в тени каменного двора, увитого плющом и розами. На заборе – то самое ведро, которым исчерпывал свое одиночество Александр Сергеевич.
Ведро пустое. Пуста моя вселенная. Хозяин обнаруживается не сразу, не вдруг. Он словно бы растворен во всем своем хозяйстве с бычками, гусями, утками с маленькими мохнатыми утятами, которые плавают в тазу и с любопытством обозревают нездешние сандалии. Мама сердито крякает на утят и заодно на чужака.
Тишина и спокойствие – тоже вино. И его можно пригубить небольшими глотками. Так хорошо, как будто при сотворении мира, человека еще не придумали. Сейчас появится Георгий, и все начнется.
Под пологом входной двери старой мазанки обнаруживается хозяин. Невысокий, приземистый, ширококостный, как будто нарисованный Ренато Гуттузо. Его руки привыкли к мотыге, ладонь крупная, грубая и сильная графика. Черно-белая. Весь молдавский крестьянин графичен и прост. Это сама живопись и природа. И мы говорим с ним, как будто были знакомы много лет тому назад. Еще во времена Пушкина.
– Домну Георгио, ваши соседи сказали, что у вас есть вино?
– Есть! – коротко, как отдают честь в армии, чеканит слова домну Георгио. И исчезает в сараюшке.
На свете покуда нас двое: домну Георгио и аз грешный. Поэтому пауза просто необходима. Мне – чтобы насладиться созданным, а ему – чтобы поколдовать у себя в сарае. Георгий возвращается, и лицо у него хитроватое и в то же время счастливое, как будто в руках у него дитя, а сам он напоминает роженицу.
В руках у Георгия два бокала и полуторалитровая пластиковая бутылка, в которой бурлит красное, как кровь, вино.
Первый он наливает себе. Таково неукоснительное правило жизни. Хозяин пьет первым. Если вино плохое и отравленное, он будет первой жертвой. Потом наливает гостю.
Я пью вино неторопливо. Жарко, а вино охлаждает мой пыл.
Вино сухое, напоминает «изабеллу». Хозяин, улыбнувшись, пускается в пространные размышления на тему вин, купажа, кустов винограда, условий его хранения. Вино хранится в деревянных бочках в прохладном погребе. Потом, хитро подмигнув, домну Георгио приносит еще одну баклажку.
– Это вино другое, попробуй!
Густое, красное, как закат, но маслянистое, готовое забродить, сделаться газированным.
Мы пробуем и его.
Словно огромная сочная дыня, солнце висит над головой. На камнях густые и черные, как кровь, наши тени, тени наших творений. За забором мычит голодный бычок. По двору, тревожно озираясь, бегает, словно утка, в цветастом сатиновом халате хозяйка, жена Георгия.
И сотворил Бог женщину, и побежала она по двору домну Георгио с полотенцем. И будет бегать вечно, покуда не разрядилась батарейка.
Теперь мой черед. Я должен сделать выбор. Но я уже слегка охмелел и мне все хорошо.
Мне хорошо, двор оплетен нитями судьбы, которые привязали меня ко двору домну Георгио. Все, что придумано не мной, свято. И вкусно. И все замечательно. И я делаю свой выбор в пользу первой баклажки.
Теперь надо затаиться здесь, застыть, раствориться в тени виноградной, в этой теплой купели домашнего деревенского, очень простого, где все понятно, быта. В этих запахах солнца, нагретой солнцем плитки, красных цветов, уток, коровы, навоза.
Жить значит пить!
На прощание мы выпиваем с домну Георгио еще пару чарок доброй «изабеллы», и я, слегка, а может, даже уже и не слегка пошатываясь, возвращаюсь в Долну, счастливый, как Пушкин, написавший «Цыган».
Менандр говаривал… Впрочем, сейчас я – Менандр: обилие выпитого способствует любви.
Куда, черт ее возьми, запропастилась моя Земфира?
