Таблетка против Зевса

В свое время специалисты были удивлены, насколько эффективны группы психологической поддержки больных. Фото Интерпресс/PhotoXPress.ru

Меня разбудил стук в дверь ординаторской. Да, если честно, я и не спала. Еще бы, это было мое первое врачебное ночное дежурство. И мой первый вызов. В первый раз я отвечала за чужие жизни по-взрослому. Как это может быть страшно, лучше почитать у Булгакова в «Записках юного врача».

«В 204-й больная задыхается, – сказала сестра, – по скорой поступила сегодня вечером». Молодая женщина сидела, судорожно схватившись за спинку стула. Ее легкие издавали зловещий свист. А в глазах стоял смертельный страх. Классический приступ бронхиальной астмы. Я была тогда круглой отличницей с потными руками и больше всего боялась сделать ошибку. Я прекрасно помнила, как купировать астматический приступ. В моей голове потрескивал сумасшедший компьютер, который выдавал все возможные варианты помощи в подобной ситуации, но рядом с ним всплывал пугающий список возможных осложнений от такого лечения. В общем, мне самой нужно было хотя бы пару минут, чтобы отдышаться и перестать паниковать. Поэтому голосом, исполненным спокойствия и участия (надеюсь, что так и было), я предложила женщине выйти из палаты и посидеть вместе в коридоре. Попросила медсестру сделать внутримышечно укол эуфиллина – имеющий лишь символическое значение в этой ситуации, понимала я.

И вдруг начало происходить чудо. Мы сидели вдвоем в темном больничном коридоре, освещенном лишь лампой сестринского стола, и она потихоньку стала успокаиваться. Ее дыхание стало поспокойнее, так что она начала говорить, пусть пока еще и сквозь предательский свист. Она говорила о себе. С тех пор прошло много лет, и я уже не помню, о чем конкретно. Но помню ту атмосферу, когда с глазу на глаз и что-то особенное происходит между. И ее отпустило, дыхание стало чистым, тело расслабилось. И в этом было что-то вроде чуда, о котором нам ни разу не рассказывали за все шесть лет учебы в меде. Я знала, что внутримышечный укол не мог подействовать так быстро. Но что же тогда произошло?

Так совпало, что утром меня назначили ее лечащим врачом. И главной частью ее лечения стал все тот же обычный разговор по душам. Я понимала, что уколы и таблетки в ее «листе назначений» не так важны, как эти минуты во время моего обхода, когда она смущенно приоткрывала пыльные закоулки своей жизни. И, может быть, именно эта пыль и вызвала у нее астму, думаю я теперь. Но не смела подумать тогда – я ведь хотела быть успешным правильным врачом, а не каким-то там фриком-эзотериком. Приступы больше не повторялись, дыхание стало чистым, она быстро шла на поправку и вскоре ушла домой.

В США человек, который не хочет идти на работу, просто скажет, что у него болит голова, а русский сделает так, чтобы она действительно заболела. Фото Михаила Жуковича/PhotoXPress.ru

А потом через несколько месяцев я узнала, как она умерла. О ней доложили реаниматологи на утренней конференции врачей, я узнала ее по фамилии. Оказалось, она поступила в больницу с похожим приступом удушья. Ей начали оказывать традиционную для таких случаев помощь. Но на лекарства она не отвечала, и состояние ее, наоборот, стремительно ухудшалось. Ее перевели в реанимацию, подключили к аппарату искусственной вентиляции легких, продолжали увеличивать гормоны, но все оказалось бесполезным. «А вдруг ей нужно было просто поговорить?» – прокралась ко мне предательская мысль. Мысль, которая потихоньку подточила во мне веру в современную медицину, заставила в конце концов уйти из больницы, сменить профессию, а потом, спустя годы, стать психологом.

Теперь я не боюсь знать, что болезни приходят не просто так. Это способ достучаться. Что-то глубинно важное в нас пытается быть услышанным с помощью всех этих наших прострелов в спине, бронхитов, хронических ринитов и гипертоний. «Ваша душа в вашем симптоме», – говорил один из основоположников современной психотерапии Альфред Адлер. А другой ее основоположник Карл Густав Юнг высказывался об этом еще более резко: «Боги превратились в болезни. Зевс больше не владыка Олимпа, а солнечное сплетение, он представляет собой интересный материал для врача или поселяет расстройства в мозгах политиков и журналистов, которые неосознанно разносят по миру психические эпидемии».

Болеть – это теперь прилично. Сегодня как-то нехорошо переживать душевный кризис. Нельзя, например, позвонить на работу и сказать: «Я сегодня не приду, потому что у меня душа не на месте. Я чувствую, мне нужен этот день, чтобы разобраться в себе». Но вполне приемлемо сообщить: «У меня высокая температура и ломает все тело. Кажется, это грипп. Отлежусь денек».

Причем мы, в России, это делаем по-честному. Мы ведь ничего не любим наполовину и понарошку. Известный антрополог Маргарет Мид как-то заметила, что американец, если не хочет идти на работу, позвонит и скажет, что у него болит голова. А русский сделает так, что у него действительно заболит голова.

Впрочем, что голова или грипп? Мы имеем шанс заслужить еще большее уважение и сочувствие, если сляжем в больницу с чем-то хроническим и особенно неясным, будем проходить трудное обследование, а потом вернемся в офис слегка смущенными, побледневшими и измученными, с чувством удовлетворения от своего маленького больничного подвига. Говорить о себе языком диагнозов (если это, конечно, не сифилис, дизентерия или алкоголизм) – даже как-то почетно. И необязательно в почтенном возрасте.

Неудивительно, что улицы Москвы, например, пестрят рекламой, вдохновляющей горожан сдать анализы. В поликлиниках постоянно очереди. А тема болезней – одна из любимых для разговоров, когда люди не знают, о чем поговорить, но слишком скучно говорить о погоде.

С помощью гайморита или цистита что-то важное в нас самих пытается войти с нами в контакт. А в контакте произошел сбой. И оно остается неуслышанным. Мы не понимаем его сигналы, но нам все сложнее их выдерживать. И мы начинаем принимать меры. Может, выпить таблетку? Или сходить к врачу? Не к одному, так к другому. Начать ходить по врачам куда проще, чем обратиться к Зевсу, поселившемуся в солнечном сплетении и напускающему оттуда на нас гром и молнии. Решиться на эту аудиенцию, наконец, и выяснить, что реально происходит сейчас в душе. И в жизни. И чего важного не происходит – тоже.

Есть такой доктор Берни Сигал. Сейчас ему 84. Когда-то он был хирургом, но однажды нарушил, по его словам, врачебный канон. Он начал разговаривать с пациентами на равных. И был удивлен, насколько эффективный это, оказывается, метод лечения. А потом стал организовывать группы для онкологических больных – тех из них, которые не готовы во всем без исключения полагаться на врачей, принимая на себя ответственность за собственную жизнь. И для тех, кто не намерен сдаваться. И снова был удивлен, какой целительной силой обладает и этот метод. Ему пришлось выдерживать непонимание коллег. Он решил оставить хирургию и сосредоточился только на душевной поддержке больных раком. Свой опыт описал в книге «Любовь, медицина и чудеса» – собственные рассуждения, наблюдения и истории пациентов. Например, историю об одной женщине, которая тяжело переносила химиотерапию, у нее каждый раз была сильная рвота. Ее муж приезжал за ней в больницу и всегда имел в машине наготове пакет. Однажды, привычно сдерживая позывы, она открыла пакет и нашла там букет роз. После этого у нее никогда не было рвоты от химиотерапии.