Безрассудная история

На церемонии Оскара туристы делают селфи со звездами отнюдь не в вечерних нарядах. Фото Reuters

У каждого времени – свое помешательство. Сегодня мы сходим с ума совсем не так, как это делали наши предки. И в этом кроется глубокий исторический смысл.

Было время, когда рассудок теряли с особым вкусом. На исходе XIX столетия, например, массовым способом умопомрачения стала истерия. Мы это знаем во многом благодаря Фрейду, который был не только великим врачом, но и писателем-новатором. Его бестселлеры популярны до сих пор. Самое интересное в них – мелким шрифтом, истории его пациентов и пациенток. Большинство из них (и это могло бы показаться странным) лечились от истерии. Диагноз, который сегодня ставится единицам. Куда она теперь исчезла, истерия, все эти причудливые симптомы, описанные мэтром с клинической тщательностью?

Фрейд учился в Сальпетриере, парижской больнице, в клинике доктора Шарко. Что происходило там тогда, ярко описал доктор Аксель Мунте в своей знаменитой «Легенде о Сан-Микеле». Каждый вторник Жан-Мартен Шарко устраивал публичные сеансы, «в набитой битком большой аудитории собирался «весь Париж» – писатели, журналисты, известные актеры и актрисы, дамы полусвета, которых влекло сюда патологическое любопытство и желание увидеть поразительные чудеса гипноза». На глазах у всей этой почтенной публики Шарко исцелял истеричек. «Одни с удовольствием нюхали нашатырный спирт, когда им говорили, что это розовая вода, другие ели уголь, если его называли шоколадом, одна ползала на четвереньках и яростно лаяла, когда ей внушали, что она – собака, махала руками, старалась взлететь, когда ее превращали в голубя, или с криком ужаса подбирала платье, когда к ее ногам бросали перчатку и внушали, что это змея…» При этом Шарко был отнюдь не шарлатаном, а уважаемым врачом, который сделал серьезный научный вклад в медицинскую науку. Просто время было такое. И такой невроз.

Каждое новое поколение предпочитает слетать с катушек собственным неповторимым образом. Что кроется за этим? Есть ли смысл в том, каким способом на этот раз человечество решило сойти с ума? И как это может отражать суть эпохи?

Взять, например, отдельного человека. Живет он себе и чего-то важного в своей жизни не делает. Творчески не растет, не проявляется, не раскрывает себя, не исследует. Бредет по накатанной. И в конце концов его накрывает какая-нибудь душевная хандра. Депрессия, тревога – что-то подобное. И приходится ему остановиться, начать разбираться в себе, в жизни. Что не так? Что остается за кадром? И тогда-то и оказывается, что в настигшем его душевном расстройстве прятался важный смысл. Это было своеобразное послание самому себе. О неисследованных внутренних территориях, спрятанных и забытых ресурсах, о чем-то сущностно важном.

Также и со всем человечеством. Подрастает новое поколение, и есть у него некая скрытая внутренняя задача, ни для кого не очевидная. Что-то именно в это время должно осуществиться. Или может осуществиться, если повезет. Но что? Как людям уловить эту странную связь между временем и собственным призванием? Вот тогда-то своеобразным зеркалом эпохи и оказывается то или иное душевное расстройство. Невроз охватывает все больше людей и помогает раскрываться общей мечте.

Истерия, истерический припадок – весьма распространенный в конце XIX века душевный недуг, а доктор Жан-Мартен Шарко считался в этой сфере лучшим специалистом. Пьер-Андре Бруйе. Лекция в клинике Сальпетриер.1887. Университет Париж Декарт

Так, массовая истерия времен Фрейда была проявлением начавшейся в то время эмансипации. Дамы вышли из своих гостиных и кухонь на белый свет. И лающие девушки на сцене стали утрированным зеркалом этой общественной ломки. Причем эмансипации не только женской, мир на рубеже тех веков вообще становился все более публичным, словно выходил наружу – уличные демонстрации, кинематограф, лампочки, радио, автомобиль, аэроплан, конвейер…

Или в сталинскую пору жители СССР, как и сам вождь, массово страдали паранойей. Искренне читали в газетах передовицы про вредителей и кровопийц, верили, ужасались, пересказывали соседям, может быть. И у этой паранойи был неявный, но важный смысл. Ведь каждое утро страна вставала со славою навстречу дня, и что-то важное в душах оказывалось вытеснено, чтобы выжить. Лучше не помнить, не знать, не ждать, чтобы иметь возможность спать. И просыпаться под веселое пенье гудка. Вытеснены – злость, отчаяние, скорбь. В том числе и скорбь по собственной жизни, по тому, что в ней никогда не случится, ведь нельзя, смертельно опасно. И паранойя становилась утрированным отражением утраченной мечты. Зазеркальем, связывающим человека с его творческим огнем. Который хоть и тлел, но благодаря этой невротической связи не потух. И даже был передан тем, кто шел после.

Ну а на излете советской эпохи общество заныло депрессией. Об этом пронзительно у Высоцкого – о державе, «что раскисла, опухла от сна». Его родное тоскливое «эх» о том, как все не так, что слишком долго приучались мы жить впотьмах. «Свет лампад погас, воздух вылился...» Парализующая пустота. В депрессии была потребность. Кто-то пил водку, кто-то феназепам, кто-то пустырник. Главное было «успокоить нервы». Пережить это время, в которое ничего не происходит. Притушить что-то важное внутри – до поры, чтоб не обжигало так. Но и не потухло насовсем – тоже.

Или нулевые, маниакальные. Кислотное счастье, словно под экстази – ненасытное, потребительское. Эта странная гедонистическая эйфория: путешествия, экстремальный спорт, крутая тачка, Рублевка, нефть… да все вообще круто! Какой был смысл в этом помешательстве? Что-то важное в обществе под эту музыку, возможно, должно было воспрянуть. Воспрянуло ли?

Теперь времена опять не те, и социальный невроз другой. Пограничное расстройство общества. Нечто странное и беспокоящее происходит сегодня у людей с границами. С этим навязчивым стремлением строить стены: США, Венгрия, кто еще? И в то же время менее очевидным желанием эти стены разрушать. Границы отдельной личности расплываются, когда весь мир имеет возможность глянуть, когда ты был в Сети и, может быть даже, с кем вчера пил. Мы растекаемся киселем по множеству аккаунтов. Пароли, пароли, пароли, но и они не помогают защититься, мы постоянно открыты лайкам, комментариям, оценкам. Мы словно голые во всем этом полубезумном мире, где нужно высказаться по любому поводу, то гневно, слюнно, то слащаво, ласково, и все это кажется более приемлемым, чем помолчать. И даже глава большой державы с высокой трибуны теперь говорит на грани фола (Дональд Трамп ведь яркий представитель некой общей исторической тенденции, а не чертик из табакерки). И на церемонии Оскара среди звезд в смокингах и платьях от кутюр теперь делают селфи туристы в шортах. И растворяются незыблемые правила. И нигде не заканчиваются границы не только России (как сказал уже наш президент) – границы вообще всего нигде не заканчиваются. Но самое важное – твои личные. Действительно, где во всем этом безумном потоке тогда заканчиваюсь я? И где я вообще?

И хочется хвататься за разное, чтобы это понять. Возникает навязчивый страх пропустить что-то важное – среди этих бесконечных льющихся со всех сторон новостей, картинок, звуков, машин. Будто все это хоть как-то можно контролировать, если быть в курсе немыслимо бесконечной информации вокруг. Будто еще не пойманы сетью, и можно плыть куда угодно.

Какой глубокий смысл у этого социального невроза – пока не ясно. Мы можем лишь просто его прожить, осознавая, чувствуя, объясняя. Потому что мы и есть его смысл – те, кто живет во всем этом сегодня.