Шутка судьбы

На Рождество улицу покрывают красной дорожкой, которая почему-то никогда не бывает мокрой и грязной. Фото автора

 Собака называется мопс, по-итальянски carlino, по-английски pug, от латинского «pugnus», что означает «кулак», на который похожа голова мопса. Есть и другая версия: название породы связано с шутливым английским прозвищем веселых обезьянок – «pug». 

Обожаемый нашим семейством абрикосовый Винни-Пух – веселый и затейливый. Теплый, пушистый. Лает на солнечных зайчиков, любит финики. На челе  сложнейшая вязь черных иероглифов, несущих тайный мистический смысл. Чем сложнее переплетение линий, тем больше поводов для гордости владельцев. Рисунок – знак хорошего происхождения, а также высшей мудрости. Действительно мудрый – он научился нами управлять по собственному разумению. Выполняем все его команды, стоим на задних лапках…

Китайцы носили мопсов на носилках, впереди бежал главный слуга с колокольчиком, чтобы уступили место для процессии. И еще у мопсов были свои ошейники с колокольчиками. Звон, событие, явление собачьей знати.

Зачем нужна такая собака, не представляла, пока мое внимание не привлекли понятливость, дружелюбие, игривость, сочетающиеся со смешной важностью и самомнением. Мопса очень приятно обнимать, снимает любой стресс. И хорошо разговаривать – он слушает, молчит и внимательно смотрит прямо в глаза.

Я его полюбила.

Гуляю я с ним по Salo (Италия) всегда с удовольствием: вдоль набережной озера Гарда, по зеленым лужайкам, клумбам, паркам и оливковым рощам, все маленькое – мы с мопсом хорошо вписываемся в ландшафт. Он нам по размеру. 

Итальянцы – гении красоты. Даже обыкновенные вещи  украшают взор. Все вписывается в пейзаж. Белые скатерти,  цветные  коктейли, фиолетовая лаванда в тонких вазах, оранжевая хурма, полосатые тенты  становятся живописью каждого дня.  Сквозь лакированные листья магнолий проглядывают кусочки синего неба, озеро под розовыми облаками как акварель, нарисованная в озарение, здесь и сейчас, как кулинарный шедевр от божественного шеф-повара,  преподнесенный на диске солнца. Впечатления переполняют, мысли, образы, картины – настроение становится легким, и хочется  никогда не сходить с этой прогулочной тропы. Главного маршрута Сало, который всегда начинается или заканчивается у Duomo – старинного собора на старинной площади. Рядом лучшее в городе кафе-мороженое, и там монахини всегда  лакомятся мороженым в хрустящих вкусных стаканчиках.

Летом на площади устраиваются концерты. Приезжают музыканты со всего мира. Обязательно когда стемнеет и  звезды блестят ярко и призывно. И музыка звучит в ночной тишине. Кажется,  именно  красота – единственное звучание мира, что, конечно, сумеречная иллюзия.  

Не заметить подобного мужчину в толпе невозможно. Анри де Тулуз-Лотрек. Аристид Брюан в кабаре «Амбассадор». 1892. Музей Виктории и Альберта

Я устаю быстрее собаки. И поэтому сокращаю путь домой, проходя через торговую улицу: узенькую, прелестную, всегда прохладную, даже в отчаянный зной, каждый дом – история архитектуры. Вся в магазинах, ресторанах, кафе. И со знаменитой старинной кондитерской. Запах корицы, шоколада, ванили, духов, цветов – все эти запахи перемешиваются в единый аромат курортной жизни.

На Рождество улицу покрывают красной ковровой дорожкой. Пикируют огромные снежинки, проходят сотни ног. Красиво, и почему-то дорожка никогда не бывает мокрой и грязной. Я испытываю душевный трепет, когда вступаю на нее. Тут всегда многолюдно. Все очень хорошо одеты – модно, красиво, весело. Даже на Манхэттене такого разнообразия не увидишь, хотя там можно увидеть все что угодно. Я однажды видела нищего одноногого негра, бьющего чечетку под аккомпанемент собственного костыля. В новом костюме от Ralph Lauren.

Но вот такой итальянской стильности, небрежно продуманного изыска линий и кроя, безумства сочетания цветов и оттенков не найдешь нигде, ищут по всему свету, в конце концов находят только приезжая в Италию.

К итальянской моде мопс презрительно равнодушен. Остановился. Команды игнорирует. Даже лег в знак протеста. Видимо, вспомнил свое знатное происхождение, а меня принял за непослушного слугу. Делать нечего. Взяла его на руки и пошла. Иду и чувствую взгляд. Пристальный, обжигающий. Пытаюсь отгадать источник, вглядываюсь в толпу: вижу мужчину в кашемировом пальто, борсалино и красном шарфе, просто пожирающего меня взглядом. Вылитый Колин Ферт. Может быть, чуть моложе. О Колине Ферте я думаю больше, чем о себе. У него еще есть шанс стать великим, у меня уже нет. Еще мужчина был похож на Аристида Брюана со знаменитой афиши Тулуз-Лотрека. Красивый и стильный шарф лежал свободно и небрежно. Призывно алел, и не заметить этого мужчину в любой толпе было невозможно – высок, красив, наряден. Но он смотрел только на меня. Не все еще проиграно, когда видишь такой взор. Не все еще в прошлом, когда взгляд столь легок и радостен. Такое горение глаз дорогого стоит, особенно при вечернем освещении. И вообразила я себе нечто фантастическое, безумное, прогулку вдвоем вдоль темнеющего в вечерних сумерках озера, серенаду и даже арию: «Я здесь, Инезилья»… А что?

Расстояние между нами стремительно сокращалось. Один шаг, и все, лицом к лицу.

– Добрый вечер, синьора, – голос приятного тембра, и говорит так, что я все понимаю. Не быстро, но и не медленно. – Я счастлив, что встретил вас, – сердце у меня бьется, и думаю, вот он случай, последний счастливый случай, роман на закате дней.

– Фортуна! – мой скудный словарь не позволяет изъясняться красивыми предложениями и длинными фразами. Но я сказала это столь выразительно, что он все понял.

– Мне очень повезло, я встретил вас, синьора, – голос становился все теплее, а глаза нежнее. – Могу я попросить вас об одолжении, мне даже неловко вас просить…

– О!!! Просите, просите, пожалуйста.

– Моя просьба столь необычна, как и неожиданная встреча с вами…

«Шутка судьбы», – подумала я и мгновенно перевела, чего бы не смогла сделать ни на одном экзамене даже под страхом смертной казни –  scherzo del destino.

Он внимательно посмотрел на меня, я на него. Взгляды совпали, в них была надежда.

– Вы позволите мне поцеловать вашего мопса, синьора?