Кого мы любим

Хозяева с редким упорством разыскивали свою пропажу. Фото Depositphotos/PhotoXPress.ru

О Мюнхене написано столько, что вставить ногу в стремя не представляется возможным. Вот если бы я пила пиво, другой разговор. Но мне повезло. Даже не повезло, а так – упало на душу. История, сюжет, случай. Не важно. А важно то, что много лет подряд, приезжая в Мюнхен, где обитает единственная на свете родня, я лучше всего себя чувствую в Английском саду (Englischer Garten), который называют «зелеными легкими» города. Его огромное пространство не подавляет, не делает из тебя мошку во вселенной, наоборот, вбирает тебя в свои просторы как равного. Дышится там легко и свободно. Нет-нет, я не разлюбила музеи и старинные дома, по которым читается история города – от готики до модерна, барокко и рококо. По-прежнему манят кафе и театры, антикварные лавочки и блошиные рынки, фонтаны, памятники, триумфальные арки и Пропилеи. Но не так сильно, как в ошеломившие меня первые визиты. Экскурсионный драйв по Мюнхену я легко променяла на несуетный простор Английского сада. 

 «Трава напоминает людскую толпу. Она так же безлика, если наблюдать ее со стороны. И так же распадается на множество индивидуальностей, если взглянуть поближе». В Английском саду чувствуешь себя Робинзоном, еще не нашедшим Пятницу, только природа твой собеседник, а лебеди в пруду – слушатели. Но не будешь же ты им рассказывать (да и на каком языке?), что здесь, в Английском парке, в здании бывшего военного госпиталя, находилось Радио «Свобода». Хотя, конечно, очень заманчиво напомнить, как глушили этот «враждебный» голос на всей территории Советского Союза и как замечательно свободно сейчас звучит в эфире заставка: «У свободы нет границ». Радио «Свобода» – очень писательское радио, от Гайто Газданова до наших дней. И именно от писателя Владимира Войновича, а не из справочников я когда-то и узнала о существовании одного из самых больших парков Европы. Роман «Москва-2034» начинался так: «Место действия – Английский парк, Мюнхен. Мы сидели в пивной на открытом воздухе. Мы – это я и мой знакомый, которого зовут Рудольф, или, короче, Руди. А фамилию его русскому человеку запомнить вообще невозможно. Не то Миттельбрехенмахер, не то Махенмиттельбрехер. Что-то в этом духе, но это не важно. Важно то, что мы сидели в пивной, пили пиво и говорили о чем попало».

Чье-то любимое существо, теплый и радостный комочек чужого счастья. Иллюстрация Depositphotos/PhotoXPress.ru

 И вот совсем недавно, возвратившись из Английского парка, – моя сестра живет рядом, на Унгерерштрассе, описанной Томасом Манном в романе «Смерть в Венеции», – я увидела на дверях нашего подъезда объявление с фотографией. На яркой принтерной картинке был изображен рыжий хомячок, как мне показалось, в белых бархатных трусиках, я не разобрала, что это белая пушистая попка, что хомяк – двуцветный. И надпись черным фломастером размашистыми буквами: «Нamster vermisst». Потом мне перевели, что потерялся хомячок и его владельцы будут благодарны за любую информацию. В конце текста в скобках была скорбная фраза: если хомячок умер, то все равно об этом нужно сообщить, и тогда его похоронят. 

Несколько дней весь подъезд жил в ином режиме. В подъезде нет ни одного ребенка, поэтому там всегда, на мой московский лад с шумом и гамом, непривычно тихо и чисто. Свет включается экономно, когда кто-нибудь поднимается или спускается, поэтому там всегда полутемно. Дверь каждый открывает своим ключом, стараясь не шуметь, правило железное: не мешать, не раздражать, не отвлекать – буква неписаного, а может, и прописанного когда-то закона об уважении частной жизни, жизни за закрытыми дверями. Это правило распространяется даже на приготовление еды – никакие запахи не должны утекать, просачиваться, возбуждать обоняние, в подъезде не пахнет мочой, кошками, жареным луком, человеческим жильем. Даже взором нежелательно нарушать чужое пространство. И только иногда эту стерильность разрывает звонок разносчика рекламы. Никаких событий в подъезде не бывает. Семейных сцен, драк, пирушек на подоконнике, объятий, прощальных поцелуев, пепел не стряхивается в консервную банку, на стенах не пишется сакраментальное.

«Что русскому хорошо, то немцу смерть». Справедливо и обратное. Из внутреннего протеста, любви к контрастам и парадоксам – часто хотелось плюнуть, сморкнуться, бросить окурок, своими силами противостоять тому, что у немцев называется Ordnung (порядок). Редкое общение – приветливо-любезное: «Gross Got» – с улыбкой белозубой, но отстраненной. Но в этот раз все было чуть иначе. Соседи больше разговаривали, сочувствовали, но без суеты, охов-ахов, безумных советов и других эмоциональных проявлений, так свойственных нам, людям с других берегов. Владельцы цветного хомячка, молодая очень симпатичная пара, с редким упорством разыскивали свою пропажу, я видела, как днем, полив ступеньки какой-то жидкостью, они пытались фонариком высветить следы крошечных лапок. Лица их были грустны и, как мне казалось, заплаканны и в то же время чрезвычайно сосредоточенны. Они исследовали подъезд детально и методично, как Шерлок Холмс с доктором Ватсоном. Это был не просто поиск, исследовательская ювелирная работа, хомячок – зверек маленький, и поэтому масштаб поиска был невелик. Подъезд, подвал, лестничный переплет. Шли дни, а хомячок не находился. Все свидетели и участники этого, казалось бы, незначительного, а на самом деле космического события невольно были вовлечены в трагедию – пропало любимое существо, теплый и радостный комочек чужого счастья. Конечно, трагедия, хотя она и не озвучена, но статистики знают: около 50 процентов жителей Мюнхена – одиночки, не имеющие семьи.

 Мне казалось, что весь подъезд погрузился в уныние. Неизвестность порождает самые безумные надежды. В почтовом ящике мы нашли письмо, еще один крик о помощи – возможно, хомячок случайно проник в нашу квартиру, и мы по шуршанию можем определить его местонахождение, и что он не кусается. К письму, что меня поразило до глубины души, прилагался портретный рисунок хомячка и его маршрут, указанный стрелками. Такие же письма, подписанные владельцами хомячка и самим хомячком, которого, оказывается, зовут Нюниг, получили все соседи. Хомячка у нас не было. И шуршали только мы – газетами «Мюнхен плюс» и «Русская Германия», иногда довольно больно покусывая друг друга. И вот в один прекрасный день на двери появилось новое объявление – непонятный текст, который я поняла мгновенно: «Hamster gefunden!» Рядом с текстом опять-таки размашисто красовался смайлик. Улыбка во весь рот. 

«Хомячок нашелся!» – заорала я с порога. «С чего ты взяла?» – спросила сестра. «Там висит объявление!» – продолжала орать я, забыв про все правила приличия. «А как ты поняла, что он нашелся?» – недоверчиво спросила она. «Там нарисована улыбающаяся мордочка!» А потом пришел муж моей сестры и тоже сказал с удовольствием: «Слава богу! Хомяк нашелся». – «А где он был?» – «В келлере». Келлер – это подвал, а еще точнее, серия чуланов в цокольном этаже дома. Каждому жителю дома полагается свой личный келлер, в котором хранятся нужные и не очень нужные вещи. Аналог наших сараев во дворе, если вы еще об этом помните, но более удобный. 

И мы все очень обрадовались, и даже выпили по этому поводу «Московской» водки, которая продается почти во всех магазинах Мюнхена, потому что хорошо, когда все счастливы. Мы бы и владельцев Нюнига напоили, и самого Нюнига угостили чем-нибудь вкусненьким, но не принято. 

История на этом не закончилась, я побежала вниз и без всякого разрешения сняла объявление для своего архива. Что думал о людях Нюниг, забившись в подвал, – одинокий и испуганный, я не знаю. Знаю одно. Ноев ковчег все плывет, и каждому есть на нем место: и в зной, и в холод, в сорокадневный ливень, и в цветение радуги. Даже тогда, когда берега еще не видно. А надежды и сил так мало.