Храп на все континенты

Мы дети тех, кто недоспал свое… Василий Перов. Спящие дети. 1870. ГТГ

Это было в начале 60-х. В конце сентября мы с товарищем уехали на неделю в Карелию.

Поезд прибыл в Петрозаводск в пять утра, через два часа на «Метеоре» мы уже направлялись в поселок Великая Губа. Оттуда собирались пройти по северному побережью Онеги, посетить несколько деревень, увидеть деревянные церкви, которых не было в туристических справочниках, сделать зарисовки.

Впечатления были странные. Совсем недавно здесь была жизнь. Люди занимались рыболовством, пушным промыслом, держали скотину, птицу. Теперь все ушли. Привели в порядок крепкие еще дома, помыли полы, привязали к причалам лодки и ушли. Мы бродили по пустым улицам брошенных деревень, заходили в пустые церкви, фантастически красивые, летящие деревянные храмы, расположенные на вершинах пригорков и холмов. Удобная для жизни, обжитая планета Русского Севера, почему-то оставленная людьми.

Под вечер в одном из таких поселков у самой воды мы нашли баню по-черному. Внутри прибрано, рядом аккуратно сложены дрова – видимо, для таких, как мы, случайных путников.

Переночевали в бане, а наутро двинулись дальше. Глубокие колеи залиты водой. На дороге – ни человека, ни машины. Холодно, накрапывает дождь, до ближайшей деревни больше пятнадцати километров. Там, нам говорили, сохранилась кузница XIX века с горном и мехами. И люди живут. Как они там живут вдали от всего мира, по дороге ведь не проехать? Слышен вой волков. Решили – все равно пойдем. Сентябрь – вряд ли в это время волки нападают на людей. Взяли в руки палки – смешно, конечно, а что еще оставалось делать?

Всю дорогу нас сопровождали белые грибы, выстраивались на обочине, как оловянные солдатики, и отдавали честь. Никого не интересуют эти грибы. Может, потому, что далеко до жилья? Эх, собрать бы да привезти в Ленинград – так ведь не довезти. Какая красота, ложились между грибами и плакали от счастья.

Добрались наконец до поселка, поговорили с жителями, кузницу нашли на краю деревни. Ворота настежь, инструмент, наковальня, горн, меха – все на своих местах. Немного поржавело, лежит нетронутое со времен царя Гороха.

Ночевали в Доме колхозника в Великой Губе в большой комнате на десять мест. Рядом – водители и другой довольно брутальный командировочный люд. Кто-то пьет чай, кто-то сушит грибы над буржуйкой. Наконец-то тепло и постели с чистым бельем, можно помыться и одежду просушить. Позади длинный путь, много впечатлений. Теперь спать. Завтра утром – в Петрозаводск.

Не тут-то было! Проснулись мы от грохота и рева, было ощущение, что рядом проходит танковая колонна. Оказалось, это храп. Апоплексичного толстяка разбудили соседи и строго предупредили. Только уснули – история повторилась. Так было несколько раз. Под утро виновника, который уже плакал от обиды и отчаяния, выпроводили в какой-то чулан.

В Петрозаводск приехали рано. Впереди целый день, решили на перекладных добраться до Кондопожской церкви Успения Пресвятой Богородицы постройки 1774 года. 42 метра высотой, самое высокое деревянное строение Карелии.

Вот что писал о ней академик Ополовников: «Нет ей равных среди деревянных шатровых церквей. Единственная в своем роде, эта церковь – лебединая песня народного зодчества, пропетая с такой силой, что после нее любой звук кажется слабее и немощнее».

В 50-е годы церковь прошла реставрацию. Летом 1960-го была взята под государственную охрану, стала филиалом городского краеведческого музея.

Когда-то рядом с Успенской церковью стояли еще два деревянных здания, которые исчезли в советское время. Шатровую колокольню разобрали в 1930-м, Зимнюю церковь Рождества Богородицы – в 60-е годы, мы ее уже не застали. Успенская церковь осталась одна.

Поездка в Карелию произвела на меня неизгладимое впечатление и, возможно, незаметно повлияла на мою дальнейшую жизнь.

Впоследствии я узнал о том, что замечательные храмы, которые нам удалось застать еще на берегу Великой Губы, сгорели. Туристы зимой заходили в неохраняемые церкви погреться, разводили костры, уходили… А церкви потом сгорали.

Кто тогда думал о каких-то деревянных храмах в брошенных деревнях? При Хрущеве в Ленинграде были уничтожены: храм на Греческой площади (снесен в 1962-м как «малохудожественный»), Троицкий собор в Стрельне (взорван в 1960-м), я сам был свидетелем взрыва и расчистки развалин Спаса на Сенной в 1961-м.

О кузнице мне сказали, что она сохранилась – перенесена в Кижи. Возможно, сохранилась совсем не та, не «наша» кузница. Позже я побывал в Кижах, мне показалось – та же самая – та, что видел раньше. Так что неизвестно… Но Кондопожская-то церковь жива.

Всю жизнь у меня продолжался роман с этой церковью. Часто вспоминал о ней, показывал друзьям зарисовки. В начале 2000-х мне довелось еще раз добраться до Кондопоги. Впоследствии в книге «Светящиеся ворота» я написал об этой поездке:

«Деревянная церковь XVIII века. Я позабыл дорогу к ней. Долго блуждали мы по заливчикам и берегам недалеко от маленького карельского городка. И все-таки нашли ее. Потемневшее дерево. Черное серебро осиновой щепы на крышах, куполах и скатах. Ветхие лестницы. Убогий алтарь. Он пел нам какую-то незнакомую песню из далекого прошлого.

Озадаченные, мы вышли из церкви. Потом обернулись, чтобы еще раз взглянуть на нее перед отъездом. Церковь стояла в конце полуострова с крутыми берегами. Опять услышали тихое пение – кто это мог петь, чье это было пение? И тогда мы все увидели и поняли. Церковь слилась с крутыми косогорами берегов, падающими к узеньким пляжам огромного, как море, северного озера. Стройная, неестественно высокая, она взлетала. Мы стали свидетелями вознесения, Успения Святой Девы Марии. Вместе с храмом мы тоже улетали к небесам».

10 августа 2018 года Успенский храм поджег 15-летний подросток, называющий себя «сатанистом».

Церковь сгорела. Вместе с ней погибла часть всех нас.

Церковь стояла на удивительном месте. Напоминала свечу у алтаря величественной Онеги. Она словно обращалась к нам: «Смотрите, люди! Здесь живет Господь, здесь Рай на Земле, здесь последнее место, где еще жива святая Русь…» А теперь ее нет.

Кто бы ни сжег ее – по неосторожности или злому умыслу, он совершил чудовищное преступление.

Возникают вопросы. Почему не было сторожей, средств пожарной защиты и сигнализации? Кто вообще отвечал за охрану памятника культуры – краеведческий музей, православная церковь, которая проводила там службы, или Министерство культуры? Почему пожарные машины прибыли без воды? Как защищены другие памятники русской культуры? Почему достаточно одного малолетнего фрика с канистрой – и нет уникального памятника культуры, истории, зодчества?

Но есть и совсем другие вопросы: почему появляются такие мальчишки, для которых плевое дело – сжечь памятник архитектуры, построенный нашими талантливыми пращурами? Почему в школах и вузах процветает АУЕ, почему банда подростков в Таврическом избивает прохожих? Не мы ли, взрослые, сами в этом виноваты? Увлеклись тотальным либерализмом, идеями детей травы и цветов, акционизмом, защитой несчастных Pussy Riot, восхвалением группы «Война» и акций Петра Павленского. Создаем популярность Лесли и Рыбкам, аплодируем Кончитам Вурст, ряженым казакам – всем подряд. Не власти виноваты и не политики. Мы сами так воспитываем наших детей. Вросли в сложившийся растительно-овощной порядок: все делают, что хотят, – это, братцы, и есть свобода.

Вспомнился смешной толстяк из Великой Губы. Ему хотелось спать…

Мы тоже спим. Не только спим – храпим. Устрашающий храп несется по континентам, ввергает в трепет жителей Земли.

И с нами шли к Голгофам под знаменами

Отцы за ним, – как сладкое житье…

Пусть нам простятся морды полусонные,

Мы дети тех, кто недоспал свое.

Мы спать хотим…

Наум Коржавин

Пепел Кондопоги стучит в наше сердце. Просыпайтесь, люди.

Настало время собирать камни. Прохрапим наше великое прошлое. Проспим и страну, и детей, будущее России. Пора просыпаться.