Залп с того света

Корабль увозит офицеров и солдат армии Врангеля из Крыма. Фото 1920 года

Между огнем, водой и пропастью. Так княгиня Вера Лобанова-Ростовская описывает пережитое ее семьей после 1917 года.

После крушения Советского Союза у нас выходили воспоминания представителей русской аристократии, выживших в революцию. А книга Лобановой-Ростовской, опубликованная в 1937 году в Болгарии на болгарском языке, оставалась читателю неизвестной. И вот внук княгини Никита Дмитриевич, отпрыск клана, ведущего родословную от Рюриковичей, обнаружил у себя дома в Британии рукопись документального романа и передал ее для публикации в России.

Читая двухтомник «О российской трагедии ХХ века: до и после 1917 года», основанный на воспоминаниях автора, понимаешь, что спасение ее семьи было чудом. Ведь муж княгини был взят в заложники и мог быть расстрелян как представитель враждебного класса в разгар Гражданской войны. Да и других родных тоже не обошел вниманием всевидящий глаз ЧК.

О Гражданской войне россияне знают по «Тихому Дону» и другим книгам классиков советской литературы. Их можно посмотреть на экране. Писателям, открыто стоявшим на стороне белых, повезло куда меньше.

Судьба рукописи Лобановой-Ростовской в этом смысле показательна. Залп по большевикам и созданной ими системе насилия раздался почти 80 лет спустя после того, как писательница ушла в мир иной.

– Почему так случилось?

– Книга бабушки осталась в Болгарии у наших знакомых, – сказал «НГ» внук писательницы. – Ибо в те времена нельзя было вывезти рукопись легальным путем. Но когда настала перестройка, я получил ее и привез в Лондон в 1992 году. По не объяснимым для меня причинам я не просматривал этой рукописи до прошлого года.

Никита Дмитриевич, разменяв восемь десятков, почти не изменился с тех пор, как мы общались с ним в Британии в конце 1990-х годов. Та же прямая осанка, привычка глядеть собеседнику в глаза, умение отвечать интервьюеру кратко, так что ни убавить, ни прибавить. Чистый русский язык. Только окончание предложений с английской интонацией. Так может говорить человек, постоянно живущий в англоязычных странах.

– Вы часто приезжаете в Россию, передали свою коллекцию картин российским музеям, расходуете здесь свои средства на благотворительность. Не планируете перебраться в Россию?

– Я никогда не мог бы жить в России. Основная причина: я привык быть свободным человеком. В России есть жители, но нет граждан. Правительство в России обладает законодательной и исполнительной властью. И гражданин не имеет защиты от власти – в отличие от Великобритании, где гражданин сам решает судьбу правительства. Так что в Великобритании каждый житель считает себя независимым человеком. А Россия и прежде была рабской страной во всех сословиях. По закону, в таком положении были крестьяне. Но и аристократы были совершенно подвластны императору. В отличие, скажем, от французского аристократа, где Людовик XIV, когда перемещался по стране, должен был сначала получить разрешение у графа или маркиза, когда он проезжал через их земли. В отличие от французского или немецкого аристократа российский даже выехать за границу не мог без разрешения императора.

– Вы сопредседатель Международного совета русских соотечественников. Другие представители русских аристократических родов в Англии участвуют в работе этой организации?

– Нет, большинство из них не участвуют. В Англии очень мало русских аристократов, потому что Англия не допускала беженцев после Первой мировой войны. Зато в Париже русская аристократия участвует в работе. Ведь Франция была конституционно открыта для беженцев.

– Что происходит с передачей ваших художественных коллекций России?

Никита Дмитриевич (слева) рассказал, почему не может жить в России. Фото Веры Цветковой

– Вопрос сложный. Наша коллекция была куплена правительством. Она находится ныне в театральном музее в Петербурге. Положение с коллекцией в Ростове Великом иное. Я подарил ростовскому музею 15 тысяч единиц. Министерство культуры дало денег на ремонт дома, где часть этого дара могла бы быть размещена и демонстрироваться. К сожалению, ремонт дома не был выполнен. Руководство музея устроило скандал, утверждая, что три картины, которые я подарил, не продал, а отдал даром, – фальшивые. Спор не решен, там все застопорилось.

– Что нового откроет для себя читатель, познакомившись с записками вашей бабушки?

– Все, что в этой книге написано, на 80% уже известно. Она отличается от других подобных работ прекрасным языком, написана глубоко верующим человеком, который без фокусов и страха описывает то, что произошло. Конечно, завуалированно, потому что она употребляет псевдонимы людей, монастырей и старцев.

Действительно, перед читателем, словно нарисованные с натуры, возникают картины той поры, когда начиналась Гражданская война. Вот княгиня приезжает в уездный город, поближе к родовому гнезду. «Вышли на перрон нанимать извозчика. Стояла только одна телега, в которую было впряжено несчастное животное, мало походившее на лошадь.

– Что это за животина? Ведь она на горе околеет!

– И впрямь, матушка, околеет. Что же делать, коли «товарищи» меж собою и овес, и ячмень делят, а о сене не смей даже и думать!»

Порой события принимали трагикомический оборот. Вызволив мужа княгини из тюрьмы, решили бежать в Украину. Достали готовую паспортную книжку со всеми подписями. Начали «обсуждать, кому сколько прибавить и убавить лет. Таким образом, мужу моему вместо 52 поставили 62, что делало его пожилым человеком, мне – 52, это избавляло меня от принудительных работ».

Но когда прибыли на таможню у демаркационной линии, отделявшей советскую Россию от оккупированной немцами Украины, эта хитрость не помогла. Чуть не угодили всей многочисленной родней в кутузку.

В Одессе с приходом красных новые испытания. Дважды задерживают мужа, сажают, потом отпускают сына. Княгиня свидетельствует: «Чекисты выезжали на работу на автобусах. Ночь проходила в трепете: вот загрохотал автобус, вот он приблизился… нет, кажется завернул за угол».

Расстреливали по ночам; чтобы заглушить выстрелы, пригнали автомобиль, мотор держали включенным. Родственникам казненных говорили: отправлен в Москву.

Автор принесла передачу арестованному мужу, получила от него записку.

– А мне записку? – спросила чекиста пожилая дама.

– Ваша фамилия? – грубо крикнул он.

Она назвалась. Последовал ответ, заглушенный криком несчастной.

– В Москву отправили, знаем, что за Москва. Убили сына, палачи, убили.

Лобановой-Ростовской пришлось узнать впоследствии о гибели сына, дочери. Не всякому человеку, перенесшему такое, дано сохранить беспристрастность и объективность в суждениях. Личную трагедию и трагедию отечества она связывает с неизжитой пугачевщиной, еврейскими или скорее масонскими лозунгами, повлиявшими на массы.

Автору семейной саги, как представляется, и до революции были присущи предрассудки, свойственные высшему сословию. О тех, кого называли инородцами – латышах, литовцах и особенно о евреях, – она пишет часто с неприязнью, враждебностью. Именно этот нерусский элемент якобы был особенно жесток к узникам.

Упрекать редактора в том, что не исправил текст в духе политкорректности, бессмысленно. Тогда повествование потеряло бы свою ценность как свидетельство очевидца.

Как бы то ни было, белые потерпели окончательное поражение около ста лет назад. Никита Дмитриевич предложил поставить в Крыму памятник примирению между белыми и красными. Предложение логичное. Ведь именно из Крыма уплывали части барона Врангеля. Но памятника нет; по словам князя, инициативу угробили. Неужели в головах некоторых наших соотечественников Гражданская война еще продолжается?