Ее душа хранилась в сумке

Все хотели делать атрибуции, но это тончайшая и умная работа глаз: научиться описывать можно, видеть – не всегда... Фото Depositphotos/PhotoXPress.ru

Ни с того ни с сего я вдруг пошла учиться на антикварные курсы.  Группа подобралась интересная, активная, с неизбывным желанием сказать свое художественное слово и заработать при этом много денег. Такая мечта многими владеет и сегодня. Раз – и в дамки. Фиг...

Преподаватели из лучших музеев Москвы: знатоки, с чудесной речью и манерами, еще не испорченные сумасшедшими деньгами за свои атрибуции и знаменитые (в мгновение ока) фамилии. Учащийся народ попался сборный, среднего достатка, преимущественно женский, веселый и легкомысленный, мечтал о несбыточном и быстром пути на московский Олимп. У многих были очень красивые ноги…

Мужчины-ювелиры с сильно пьющим выражением лица и собиратели икон и самоваров существовали сначала как-то презрительно отдельно, а потом все слились в одно целое сообщество. 

 Кто-то хотел открыть магазинчик детской мебели в стиле «Бидермайер», которая должна была прибыть из Америки, когда-то попавшая туда из Европы. И лекция на тему «Мода Бидермайера – мода пушкинских времен» привела нас к литературе, истории искусств… Слова «редингот», «фрак», «цилиндр» не звучали чужими и ненужными, но к будущему бизнесу не приближали ни на шаг. Тем более что мебель где-то потерялась. Но лекции по мебельным стилям были любимы, как и курс об истории подделок. Фальшак увлекал всех. И оказалось, что всегда подделывали все. Во все времена, эпохи…

Еще все хотели делать атрибуции. Деньги за них платили большие. Но это тончайшая и умная работа глаз. Научиться описывать можно, видеть – не всегда. И еще имя нужно иметь. Именно к нему и добавлялись нули. Дизайном тоже все увлекались повально, все хотели оформлять интерьеры ресторанов и домов на Рублевке. Кто же знал тогда, что Заха Хадид без нас обойдется? И все остальные Фостеры, и их бюро и студии…

Царила у нас такая чудесная атмосфера надежд и всеобщего заблуждения.

И еще училась с нами одна красавица, настоящая, живописная, сошедшая прямо с салонного портрета кисти Серова в наш арендованный подвал на улице Правды. Брови соболиные, стать лебединая, кожа – кровь с молоком. В ушах жемчуга, на пальцах бриллианты – и все это было уместно, изящно и совершенно чуждо. На занятия она прибывала в черном «мерседесе». Шофер в отглаженном костюме и галстуке в тон терпеливо ждал. Она аккуратно и молча записывала лекции в тетрадь красивым почерком. И даже делала какие-то наброски. Особенно когда мы проходили тему «Исторические стили мебели». Я спросила, зачем ей это все, она ответила спокойно: «Мы строим большой дом в Жуковке, и я хочу понять, какая мебель нам подойдет. У меня договор с мастерскими Лувра по некоторым образцам для спальни и кабинета». 

 В Лувре, оказывается, мебель делают… Надо же… А я думала, что это музей… Беседа иссякла сама собой, хотя я успела вспомнить два разномастных венских стула и крашеные табуретки в доме моего детства.

Коллектив ее дружно возненавидел, как-то исторически у нас не любят красивых, богатых, успешных. Считается божественно несправедливым. Она была из другого карасса и точек пересечения с нами не искала.

У меня уже появилось несколько чудесных знакомств и одна неопасная влюбленность в преподавателя итальянской живописи, мне было с кем разговаривать и курить на переменках. Может быть, самое главное я поняла в эти короткие минуты. Не было разделения на учителей и учеников, все говорили почти на одном языке.

И вот однажды наша красавица (никто не знал, как ее зовут) пришла на занятия с сумкой красоты невозможной, умопомрачительной. Архитектурное произведение малых форм. Золотой замочек – как навершие над куполом. Золотые ручки-цепочки драгоценно блестели. Овал красного тончайшего бархата цвел райскими садами бисера и мелких черных жемчужинок. Вышитые вставки напоминали полотна европейских художников, где в изобилии демонстрировались дорогие ткани, кружева, перья.

 Женская часть нашей группы онемела; формы зависти и восторга многообразны, но хуже явного равнодушия и тупого разглядывания потолка – не знаю. 

– Какая красота! – не поддержала я общего молчания, мгновенно заслужив всеобщее презрение и испепеляющее негодование.

Она вежливо похвалила:

– Я рада, что вам нравятся вещи от Баленсиаги. Сумка, конечно, не дневная, но у меня несколько важных встреч, и домой я не попаду.

Села на свое место, поставив сумку рядом. Достала изящный блокнотик. Занятия были сорваны. Они, конечно, продолжались, но никто не мог отвести глаз и задуматься о левкасе и иконных шпонках. Сумка обладала каким-то гипнотическим эффектом – не смотреть на нее было невозможно. Рисунок переливался, бархат струился, застежка золотилась при свете электрических лампочек. Мы вдруг оказались в музее Прадо в Мадриде. На нас свалились шедевры Сурбарана, Веласкеса, Гойи.  Ужас...

 Контраст был невозможным, подвал без окон. И из него, забегая вперед, нас все равно выставили. Не прогнали, конечно, а заломили такую цену, которая организаторам курсов была не под силу.

После занятий мы почти всей женской группой шли до Ленинградского шоссе, где обычно прощались… Но в тот день не могли расстаться, что-то важное было не обговорено, но и не формулировалось. Возбужденные, вместе дошли до метро «Аэропорт», захлебываясь от всяких слов. В конце концов, что такое сплетни – интересные чужие истории, декорированные по ходу действия всяким дерьмом и метафорами.

– Баленсиага? Это кто или что? – шумели женщины.

– Лучше узнать, кто эта дама!

– Жена чья-то! Номер машины! Мигалка!

– Да ладно! Красивая она.

– Ненавижу этих, что из грязи в князи…

Вернувшись, наконец, домой, первым делом рванула к компьютеру, нашла «Энциклопедию моды» – и все узнала про знаменитого кутюрье, испанца Кристобаля Баленсиагу. Имена его заказчиц скажут все: герцогиня Елизавета Винздорская, актриса Грейс Келли, испанская королева Виктория и бельгийская правительница Фабиола. А также Полин де Ротшильд, Марлен Дитрих, Мона фон Бисмарк, Ингрид Бергман, Джекки Кеннеди. Невероятные женщины ушедших лет.

 Рассматривая шляпки, я вдруг поняла, кто хорошо знал этого фантазийного Кристобаля! Федерико Феллини! Да! Вспомните фильм «Джульетта и духи» и удивительные головные уборы Джульетты Мазины, какие-то полусферы, полушария, планеты. Как будто она закрывалась от духов и видений внешнего мира. И собственных мыслей… Потом, как из тумана забвения, проявились на страницах романов Ремарка женщины в туалетах от Баленсиаги («Жизнь взаймы», «Тени в раю»).

Все давно умерли, бренд Balenciaga принадлежит корпорации Gucci Group. Были модные дома – стали корпорации моды. Художников сменили продюсеры, эстетику – рейтинги, цена стала главным критерием.

Занятия продолжались. Дней через десять вдруг кто-то спросил у руководительницы курсов:

– А где наша красавица?

– Ирина умерла! 

Вот, оказывается, как ее звали.

– Господи! Такая молодая, красивая! – запричитал народ, который, хорошо известно, жалеть умеет только мертвых. На живых времени нет!

– А что случилось? Инфаркт? Авария? – прикидывались варианты столь стремительного ухода.

– У нее украли сумку.

– И что?

– Ну, что? От Баленсиаги! Шок! Потрясение!

– У нас каждый день шок, потрясение – и живем, рюкзаки таскаем.

– Знаете, друзья мои, – сказал преподаватель итальянской живописи, – я понимаю ее. Лишиться красоты – убийственная вещь. Смертельная. Особенно когда ты к ней привыкаешь. Может быть, ее душа хранилась в сумке, уютно там устроилась и жила. Сумку украли вместе с душой.

– Печаль утраты – не всегда смерть. Ведь человек за жизнь теряет не только сумки, людей любимых. И остается жить.

– Хорошо! – сказал он. – Вот вам задание на следующую пятницу: опишите эпизод владения шедевром и его потери. Представьте, что с вами было бы, если бы у вас украли (тут на выбор) бабушкин медный крестик, алмаз Хоупа, картину Борисова-Мусатова – вещь вашей души. Художественный разбор произведения необязателен. Работайте только с чувствами…

Как с ними работать, я не знала. Мне не было известно, в чем живет моя душа. Где? Но точно не в сумке.