Водил меня Серега…

А ведь некоторые всерьез считают эти полотна «тупой мазней»... Фото Reuters

Кого-то, вероятно, водил именно Серега, меня же водил муж, и зовут его иначе. Или я его, или мы с ним водили друг друга и наших сыновей на выставку, где действительно был Ван Гог, причем не один, а с «компанией». Этой зимой Тель-Авив навестили все, кто должен быть «в лучших домах Филадельфии»: Ван Гог, Моне, Мане, Пикассо, Шагал, Сутин, Сислей, Гоген, Дали, Руссо, Боннар, Ренуар, Сезанн, Писаро, Дега... В музей изобразительных искусств Тель-Авива пожаловали заокеанские гости – 50 экспонатов из коллекции модернистов Художественного музея Филадельфии.  

…Однажды относительно молодой город молодой тогда еще страны решил удивить свет в лице посетителей Всемирной выставки. Чем удивить интеллектуалов, снобов и толстосумов, пожелавших съехаться сюда со всего мира? Что придумать, чтобы раз и навсегда закрепить за собой звание передовой во всех смыслах нации? Устроить музей! И устроили, и собрали коллекцию – одну из лучших и одну из самых больших в мире (в американском музее, и размах должен быть американским!). Со временем новые богатые начали делиться с родным городом всем тем прекрасным, что нажили, благодаря тому, чем владели. Так начала разрастаться филадельфийская коллекция импрессионистов; Старый Свет запросто отдавал своих новейших гениев Новому Свету (вспоминаются кадры из «Титаника», когда в «богатой» каюте расставляют картины пока непонятных и неизвестных художников). 

Вполне возможно, что первые дарители филадельфийского музея покупали картины интуитивно, да и стоили новые мастера в отличие от старых значительно дешевле. Однако довольно скоро в Филадельфии начали появляться свои ценители – из числа коллекционеров и профессионалов от искусства: молодые, хорошо образованные наследники богатых семейств, новые аристократы, которые не только покупали сами, но и находили нужные слова для убеждения прочих раскошелиться на музей. К слову, сегодня в Филадельфии десятки музеев мирового уровня, фонды которых пополняются уже за счет нынешних меценатов.

Когда-то мой визит в этот город был деловым и скоротечным, пришлось уехать довольно быстро, едва ознакомившись с основным городским пейзажем. «Пробежка» по местным музеям меня не устраивала, поскольку заочно я давно была знакома с их сокровищами и понимала, что Музей искусств требует отдельного дня, равно как и коллекция чудаковатого миллионера Альберта Барнса (сына мясника, ставшего ученым и крупным бизнесменом). Его коллекция – отдельный музей, а сам  Барнс – личность, требующая отдельного рассказа. Разбогател он на промышленном производстве и продаже изобретенного им антисептического средства. Помимо науки был невероятно увлечен искусством и довольно быстро собрал богатейшую коллекцию. В своем хитром завещании этот чудак-человек категорически запретил показывать ее широкой (далекой от понимания искусства) публике. На долгие десятилетия коллекция была фактически закрыта от людей, но через много лет после его смерти некие смельчаки все же рискнули нарушить завещание Барнса, и теперь ее может лицезреть любой. В общем, не попав когда-то в музеи Филадельфии, я решила начать знакомство с ними где-то еще, куда его полотна отправятся «на гастроли». «Сын почтальона», «Пьеро с Коломбиной», бредущие на закате (или рассвете?) после вечернего карнавала, многочисленные кубистские женщины, включая самую яркую из них кисти Пикассо…

Водить школьников на выставки импрессионистов - правильно и необходимо. Фото Интерпресс/PhotoXPress.ru

И вдруг... Ну как без этого? Вот он, «Серега»! Лет пятидесяти пяти, явный почитатель дорогого (из самых дорогих) итальянского бренда. Рядом с ним, уже седоватым, неизменная высокая блондинка, судя по возрасту – дочка, по манере общения – содержанка. Она в чем-то французском (вернее, во всем – кричащего, знакомого всем логотипа не было разве что во лбу этой «царевны-лебедь»). В ушах, на пальцах, запястьях, на пуговицах, туфлях, сумке логотип, сообщающий всем вокруг о дивном жизненном пути и успехе хозяйки всей этой роскоши. В общем, жизнь удалась, пора и по выставкам-музеям! 

Кавалер блондинки («Серега») ходил от картины к картине, напрягал мышцы лица, хмурил брови, заходил справа, слева, отходил, подходил ближе, держался за подбородок. И все время тяжело вздыхал (чем и привлек, честно говоря, мое внимание), но молчал. Молчал примерно до середины осмотра... А в середине как раз и был Пикассо. И его кубическая женщина. Персонаж в итальянском подошел, посмотрел и... не выдержал. И полилась до боли знакомая речь. С эпитетами, непринятыми к произношению вслух в музейном пространстве со времен Хрущева на выставке в Манеже. Из того, что можно передать, запомнилась его «искусствоведческая» оценка творчества великого испанца: «Ну чо за фигня? Ну, понимаю там цветочки-домики детские. Ну чайник кривой. Ладно. А это шо за тупая мазня?»

Блондинистая, кстати, застеснялась реакции своего спутника. Очень мягким, вкрадчивым голосом (явно боясь нарушить или вовсе прервать денежный поток в свой адрес) попросила «говорить потише», поскольку «в музеях громко нельзя». 

Громко нельзя! А матом можно? Даже думая (а скорее не думая вовсе), что не поймут, потому что за границей не понимают русский.  

А не в музее, просто на улицах Лондона, Берлина, Нью-Йорка, Москвы – можно? 

Лексику «Сереги» поняли, безусловно, не все, а только носители «великого и могучего», коих в Тель-Авиве немало. А вот повышенно-гневный тон и резкая жестикуляция заставили зашикать в его адрес всех, в том числе и тех, кто Чехова читает не в оригинале. Очень деликатные служительницы («все бывший наш народ») музея предложили русской паре пройти в следующий зал – туда, «где Климт и все понятно». 

Может, и прав был Альберт Барнс, пожелавший оградить свою коллекцию от подобных ценителей… 

На выставку мы сходили еще дважды. Странных персонажей больше не попадалось. Ничто не отвлекало и все завораживало. Пятьдесят работ модернистов побыли еще какое-то время в никогда не спящем средиземноморском городе – и уехали продолжать свою историю.