София Вишневская
Итальянские семьи обычно большие, шумные и многодетные. Кадр из фильма «Дама червей». 1989
Иногда мы ее приглашали на генеральную уборку. Работала в одной итальянской семье много лет. По субботам ее отпускали подрабатывать.
Катя. Очень симпатичная, ловкая, быстрая. Одета нарядно. Крашеная. Лет 50 ей, наверное, уже было. Правда, чуть скособоченная. Я почти ничего не спрашивала, она сама говорила, много, подробно, соскучившись по родной речи.
– Я из Абашева! Знаете?
– А где это?
– Село в Чувашии.
– А как вы в Италии оказались?
– Хорошие люди помогли. У нас многие здесь работают. Спросили: поедешь? Сказала: да! Денег никаких не было, дом начали строить, у дочки двойня, сын без работы. Пьет нехорошо. И зять… Записку с адресом дали. Добираться за свой счет, грузовик, еда, документы, билеты на железную дорогу. Полный кузов женщин. Водителей двое, серьезные, под юбку не лезли. Только иногда велели на пол ложиться, на живот – и ставили на нас какие-то коробки. Тяжелые. Мы не должны были дышать и двигаться. И в уборную проситься. Чихать. Кашлять. Молчать, как мертвые. До Польши долго ехали. Проверок было много. В Чехии начали выходить. Устали все очень. Только рукой махнут на прощание. И как будто их никогда не было. Ни одного имени не знаю. До Италии, думала, не доеду. Одна осталась. Сутки лежала вниз лицом под брезентом. Только плакала. И воду лакала, как собака. Миску поставили. Ночью на спину разрешали переворачиваться. Только глаза не открывать. Потом где-то остановились. Сказали, выходи, Италия. Тут на поезд садись. Показали рукой. Я только умела говорить «чао какао» и «хаю ду ю ду».
|
|
Держать старого человека за руку, чтобы его не мучили страхи, – и такая бывает работа. Фото Depositphotos/PhotoXPress.ru |
– No, signora, no!!!
И вот эту руку мне сам поцеловал.
Познакомилась. Каждый пожимал руку, даже дети, и говорили: Алессандро, Лука, Кристиано, Кьяра, Сара, Доменика, Марио, Оттавио, Серджио, Уго и Лиза. Разве запомнишь с первого раза. Но я поняла, что это имена. Привели на кухню. Дали макароны и травы целую миску, потом кофе. Я хотела помыть за собой посуду, сказали: no, не нужно!
Уже дома я знала, что буду ухаживать за старухой. И все, что скажут, – по дому. Я работы не боюсь. Но ничего не понимала. Немая. Бестолковая. Сейчас я говорю как итальянка, без единой книжки выучила, только на слух. Даже песни знаю. Пою все время, иначе с ума сойдешь…
– Ты прямо как Доменико Модуньо! – смеется хозяин.
Я, правда, не знаю, кто это, но все равно приятно. Приеду домой, внучек учить буду.
А тогда… В тот бесконечный первый день поднялись на второй этаж. На огромной кровати лежала девочка с абсолютно седыми волосами. Мертвая, подумала я. Но храпела, значит, живая. Мужчина, которого звали Лука, поправил одеяло и сказал:
– Синьора Орнелла.
Так я с ней познакомилась. Синьора ничего не понимала… Иногда пела тонким голоском. Иногда плакала. Ей было 90 лет. Ничего не помнила. Ничего не знала. Почти ничего не чувствовала, только боялась ночи. Кричала. Я должна была спать с ней в одной кровати. Держать за руку, чтобы не упала, чтобы страхи ее не мучили. Кормить, мыть, менять памперсы. Это главная работа. А не главная – уборка по дому, стирка, глажка, окна, стекла, лестницы, сад. Дом большой, в два этажа. На земле.
Платили хорошо. Еще питание. Одежда. Ни копейки я на себя не потратила. Мороженое не купила. Коплю. Все домой отправляю.
А еще за детьми нужно было смотреть. Тут мне повезло. Полюбила я их. Хорошие. Особенно Лиза. Она меня и учила итальянскому, пальчиком водит по кровати и говорит: letto («летто» у них – кровать), lenzuolo («ленциоло» – простыня), cuscino («кушино» – подушка). А бабушка – это nonna. Нонна, имя такое у нас тоже есть. Легко запомнить.
Ну, вы и без меня все это знаете.
Правда, famiglia (семья, значит) часто ругалась. Шумели. Очень громко. Я потом только поняла, хотели, чтобы синьору Орнеллу в дом престарелых сдали, надоела всем – не живет и не умирает! Но сын и внук не давали. А женщины потом говорили, я уже все понимала, – вредная старуха была, злая, чтоб она сдохла, наконец. Никогда к ней не поднимались. Никогда не спрашивали: как она там?
А мне синьору Орнеллу жалко было. Разве она виновата, что Бог про нее забыл, не забирает к себе? Таких же много, забытых и не нужных никому… Целый свет обреченных, только еще не лежим, ходим…
Она меня тоже любила. Лежу ночью рядом, держу за руку, а ручки-то бедненькие, тоненькие, как веточки, одни косточки сухие. Тельце ее согревала, прижмусь к ней, обниму и чувствую на плече своем слезки. Плачет, бедная. Даже слез уже было мало. И ей ее жизнь тоже не нужна. А если я отодвинусь… по кровати рукой шарит. Ищет. Иногда лица коснется, легко, нежно, как никто и никогда. Словно понять хотела, кто рядом. Кто любит… Почему человек всегда одинокий?
10 лет прошло. 100 лет ей отметили. Все родственники приехали. Падре был, первый раз видела… Сначала он один наверх поднялся. На меня посмотрел хорошо:
– Ti benedica – благословляю тебя.
Молился.
С утра я ее нарядила, причесала, волосы еще хорошие были, пышные, а на голову – веночек легенький сплела, чтобы не тяжело ей было. Хотела губки подмазать, но застеснялась.
Потом за большим столом во дворе сидели. Разговаривали, альбомы старинные смотрели. Орнелла молодая. Красивая. И мужчина рядом молодой. И какие-то счастливые люди вокруг… Где они сейчас? Мертвых уже больше, чем живых. Куда все уходят? За что? Чем мы виноватые, что жизнь такая…
…А потом Катя пришла прощаться:
– Все! Уезжаю. Кончилась моя работа. На кладбище лежит. Домой! Домой! У меня дочь замуж снова вышла и опять двойню родила! Что за напасть, господи! Подарков везу – полные чемоданы!
A мне невестки кольцо Орнеллы подарили, смотрите, золота сколько, настоящее, с камнем красивым, как блестит, сверкает. Смеются, говорят: это аванс, приедешь за нами смотреть. Второй этаж свободен. Лизанька плачет. Говорит: я с тобой. Я бы взяла. Да кто отпустит?
Приеду, котлет наделаю. Ох, у меня котлеты… со сковородкой съешь. Беру говядину, свинину и курочку для нежности. Три мяса перемалываю. Ну, конечно, лучок, чесночок, перчик. Без всякого хлеба. И только потом – в фарш наливаю стакан сливок. Взбиваю руками, мне эти миксеры не нравятся, железо оно и есть железо, холодное, мертвое, а еда должна быть живой, сильной, нужной, потом леплю большие котлеты и делаю двойную панировку. Жарю целый таз, чтобы от души сок брызгал…
Итальянцы хорошие, только у них настоящих котлет нет! Одни макароны…
комментарии(0)