Смерть на Эвересте

Друга в горы возьми – рискни?.. Фото Reuters

Тот новый год я отмечала в Саариселькя – финском горнолыжном курорте, чуть выше полярного круга. 

Незадолго до этого я развелась с мужем. Мне не хотелось видеть наших общих друзей. Поэтому я присоединилась к малознакомой компании спортсменов. Им не было дела до моего брака, как мне не было дела до горных лыж.

Наш двухэтажный отель стоял на холме. На территории находился небольшой загон с оленями. Отель был оформлен в охотничьем стиле – со шкурами, канделябрами и состаренными балками. За окном столовой открывался вид на заснеженные холмы. Бесконечная холодная белизна. Пейзаж, не предполагавший в себе человека. 

После завтрака постояльцы отправлялись кататься на лыжах – веселая толпа в разноцветных костюмах – неведомое, спортивное племя. А я оставалась в пустом отеле, пила глинтвейн, иногда наведывалась к оленям и грелась в сауне.

В этой сауне я и познакомилась с Еленой. Это была высокая крепкая женщина с хорошей фигурой и немолодым лицом. Она разделась, завернулась в гостиничное полотенце, а затем сделала жуткую вещь: сняла с левой руки два пальца и положила их в шкафчик. Наверное, у меня не получилось скрыть удивление. Женщина поймала мой взгляд и весело произнесла:

– Обыкновенные силиконовые пальцы. Никогда не видели?

Мы вошли в парную и сели друг напротив друга. 

– Почему вы не катаетесь? – спросила она.

– Я не по этой части. Приехала поработать над сценарием. 

Это было не совсем правдой. Работы у меня сейчас не было. Но мне хотелось ее заинтересовать. А как я уже убедилась, когда говоришь людям, далеким от нашей никчемной профессии, что ты сценарист, на тебя начинают смотреть с уважением. 

– Тогда нужно было селиться дальше от базы, – ответила она. – Есть места живописнее.

– Ну почему же... Тут красивые горы, – сказала я.

– Это не горы, а сопки, – поправила она.

– А в чем разница?

– Сопки – это все, что ниже полутора тысяч метров.

Почти каждый день я сталкивалась с ней в сауне, за завтраком или на улице. Елена была здесь одна, и мы сдружились. Я узнала, что в прошлом она занималась альпинизмом, но после травмы переключилась на лыжи. Видимо, отсутствие пальцев не мешало ей держать лыжные палки.

Моя компания решила отмечать Новый год в ночном клубе в Ивало. Но накануне я простудилась и осталась в отеле.

В честь праздника в столовой работал бар. Белобрысый паренек в поролоновых оленьих рогах смешивал коктейли. Большинство постояльцев уехали за развлечениями,  было занято всего два стола. За одним сидела компания немцев, за другим – Елена. Рядом с ней стояла бутылка с вином. Я взяла в баре глинтвейна и подсела к ней. 

– Я бы умерла от холода без глинтвейна, – сказала я вместо приветствия.

– Вы не знаете, как умирают от холода, – ответила она.

– К счастью, не довелось.

– Могу рассказать. Метаболизм замедляется. Кровь течет все медленнее, все меньше кислорода поступает в мозг. Человек перестает понимать, кто он и где находится. Апатия, ступор, галлюцинации. А когда температура тела опускается ниже тридцати – человек вдруг приходит в себя и начинает рыть нору.

– Рыть нору?

– Да. Последняя животная попытка спастись. Кстати, мертвых альпинистов часто находят раздетыми.

– За что же вы любите горы? – спросила я.

– Только на вершине ты чувствуешь свое ничтожество и величие одновременно. Высота все проясняет. Дает понять, кто ты есть. Другой вопрос – сможешь ли ты с этим жить?

– А вы с чем живете? – тихо спросила я.

И она рассказала.

– Мы с мужем познакомились на Айленд-пике. Это гора в Гималаях. Такое разминочное восхождение для тех, кто хочет взять Эверест.

– Вы хотели взять Эверест?

– Я – нет. Игорь. Мужикам всегда важна превосходная степень – самое лучшее, самое большое, самое высокое… Хотя в техническом плане Эверест – не самая сложная гора. Есть более опасные восьмитысячники: Аннапурна, Чогори. Но Игорь хотел на Эверест. К тому времени у меня было семь восхождений, у него – десять. Ему казалось, что мы хорошо подготовлены, и он решил идти самостоятельно, без помощи шерпов. 

Елена поправила на своем искусственном пальце перстень, который скрывал место соединения протеза с культей.

– Вы себе представляете жизнь на 7000 метров?

– Там очень холодно.

– Минус 50, – уточнила она. – Кипяток в термосе замерзает после четвертого глотка. Но главное – тебе не хватает воздуха. Эта высота не совместима с жизнью. И, попадая туда, ты начинаешь медленно умирать. Поэтому главное – успеть подняться и спуститься, пока этот процесс еще обратим. Но идти быстро не можешь. Один-два шага в минуту максимум… Игорь считал, что мы справимся. У него была сверхидея – укрыть трупы погибших альпинистов.

– Их разве не убирают?

Она покачала головой.

– Это безумно дорого. Вертолет не может подняться на такую высоту, а о том, чтобы спустить тело вручную, нет и речи. Тела лежат там по многу лет и прекрасно сохраняются на морозе. Некоторых из них  используют как ориентиры на маршруте. Игорь считал, что это неправильно. Он хотел укрыть хотя бы несколько тел. 

– Мне нравится ваш муж.

– Да. Мне он тоже нравился. Он был добрым человеком. А я нет. И на высоте это прояснилось. 

Елена посмотрела на освещенную лыжную трассу за окном, налила новую порцию вина и быстро выпила.

– В последний день перед подъемом на вершину мы спрятали вещи и кислородные баллоны, чтобы использовать на обратном пути. Накануне пошел снег, и мы нашли только одно тело. Это был спасатель, словак. Он висел на самострахе, метрах в шести над тропой. Игорь попытался найти под снегом другие тела, но мы были слишком измотаны и только теряли время. Кроме того, у Игоря появились симптомы горной болезни. Тогда же у нас возникла проблема с масками. Они постоянно потели, конденсат замерзал, поэтому их пришлось снять. 

Перед самым подъемом нам встретилась группа китайцев. Они спускались с вершины. Разойтись на тропе было невозможно, и нам пришлось ждать, пока они пройдут. В общем, мы поднялись на вершину на четыре часа позже, чем планировалось. Знаете, первая стадия обморожения ощущается как ожог. Удивительно, что очень холодное кажется очень горячим. Две противоположности доходят до своих крайних пределов и встречаются. Ты не можешь определить – в огне ты или во льду...

– А что было на вершине? Оно того стоило?

– Когда мы поднялись, Игорь взял меня за руку и сказал: «Я ничего не вижу. У меня замерзли глаза». 

Елена зажмурилась и потерла виски, как это делают  при мигрени.  

– На спуске погода начала портиться. Ветер сбивал с ног. Игорю стало совсем плохо.  Мы нашли небольшое углубление в скале и сели отдохнуть. А когда я открыла глаза – солнце уже садилось. Мой кислород кончился, до заначки было 300 метров. А у Игоря оставалось еще полбаллона. Он дышал, но ни на что не реагировал. Я решила, что с кислородом у меня есть шанс доползти до заначки и вернуться... Возможно, я могла бы встретить кого-то в лагере. Найти свободных шерпов. Поэтому я взяла у него кислород и ушла.  

Я уже не помню, как добралась до лагеря. Шерпы сообщили по рации на базу, помогли мне спуститься вниз и эвакуировали в больницу. Пальцы на ногах и руках были отморожены, но не омертвели. Я отделалась всего четырьмя фалангами. 

– А что было с Игорем?

– На следующий день на вершину взошли тридцать человек. Но никто его не видел. Возможно, он попытался двигаться и его снесло ветром в расщелину.

Елена надолго замолчала. 

– Не вините себя. Вы сделали все что могли, – сказала я. –  Вы же хотели его спасти. 

Она вылила в бокал остатки вина и посмотрела на меня с нетрезвой неприятной улыбкой.

– На самом деле я не собиралась возвращаться, – сказала она. – Когда я меняла баллон, я думала только об одном: если он очнется, я столкну его ногами в пропасть… Я так хотела дышать. Господи, я просто хотела дышать.

В темном небе осыпался фейерверк. Немцы за соседним столом рассмеялись. 

– Мне надо выпить, – сказала я и пошла к бару. 

Меня трясло. И я не знала, что говорят в таких случаях.