Повторюшки и чудики. Почему люди копируют друг друга и всегда ли это хорошо

В своих чудачествах Форрест Гамп не стремился прослыть оригиналом – он просто был самим собой. И внезапно стал примером для подражания. Кадр из фильма «Форрест Гамп». 1994 

Как‑то раз я стал фотографировать из окна самолета закат. Люди, прекрасно видевшие этот закат и не обращавшие на него никакого внимания, вдруг начали громко восторгаться им и тоже его снимать.

Затем в другой части Boeing я проявил нездоровый интерес к странной гигантской ручке на стене самолете. Никаких табличек, надписей, картинок рядом с ней не было. Решив, что это поручень, я стал за него держаться прямо во время полета на 11 000 метров. И тут же на нем повисли дети, которым всю дорогу было на него плевать.

Потом я узнал, что это был рычаг аварийного выхода... Несколько месяцев я гадал, почему мы с детьми не сгубили самолет. Потом одна знакомая стюардесса объяснила мне, что во время полета открыть этот выход физически невозможно: из‑за скорости под 1000 километров в час сопротивление снаружи слишком велико.

Случаи внезапного подражания происходят со мной сплошь и рядом. Люди сидят на спортплощадке, пьют, закусывают и на спортивные снаряды даже не смотрят. Прихожу, начинаю заниматься, отхожу в сторону – и тут люди тоже залезают на этот снаряд и как‑то тренируются.

В сафари‑парке в Тунисе мы начали фотографировать кактус с красивыми желтыми цветами. Другие туристы, даже не думавшие об этом кактусе, вдруг массово занимают очередь, чтобы тоже его снять. Хотя вокруг полно кактусов не хуже – и без очереди. Но дураков нет: раз движуха вокруг того кактуса, значит, его и надо снимать.

При входе в метро люди часто идут мощным потоком через одну и ту же дверь, хотя им там явно тесно. Другие двери кажутся им закрытыми на замок. Чтобы не ждать, я пробую открыть соседнюю дверь, вхожу в нее – и часть людей устремляется за мной. Примерно так же создаются новые социальные нормы...

Лет пять назад я попал в странную историю. У метро «Университет» в Москве люди долго не могли перейти Ленинский проспект. Светофор упорно показывал пешеходам красный, а машинам – зеленый. Сначала люди терпеливо ждали. Подумаешь, широкая улица, постоять пару минут нормально. Где‑то с третьей по пятую минуту лица людей стали выражать недоумение: «А где, собственно, зеленый?..»

Минуты с шестой все уже прекрасно понимали: светофор сломался. Но люди продолжали ждать, ничего не делая. А что тут сделаешь?.. Машины прут и прут широким потоком, причем быстро. Им зеленый. Подъезжая к перекрестку, они же не знают, что мы тут ждем уже больше пяти минут. И что, если они сами по доброй воле не остановятся, мы не перейдем вообще никогда. А значит, и к метро никогда не попадем. Дорожной полиции, разумеется, рядом не было. Видно, нашлись дела поинтереснее  или повыгоднее.

Все теряли терпение, но никто ничего не делал. И тут я решился на отчаянный шаг. Улучив момент, когда в сплошной колонне машин возникла недолгая пустота, я шагнул на проезжую часть. Увидев, что машины тормозят, я шагнул еще. И тут все 100 человек дружно ломанулись за мной, будто только и ждали этой возможности. Вся толпа перешла дорогу. Только кучка хипстеров заливалась смехом: «А‑а‑а, чего париться? Премся все на красный!» Видимо, они лишь недавно подошли, не знали, в чем дело, потому и глумились. «Хорошо смеется тот, кто смеется последним», – подумал я. Они остались ждать зеленого, упустив эту драгоценную возможность. Я не знаю, сколько еще часов они ждали и в какой момент их смех сменился на слезы. «Горе от ума», – подумал я.

Этой осенью я увидел в метро девушку, красиво исполнявшую романтичную песню раннего Валерия Меладзе. Все равнодушно шли мимо, никто даже не смотрел. Я начал снимать певицу на видео. Вокруг стали собираться люди, певице начали подкидывать деньги. Конечно, раз снимают, значит, точно что‑то хорошее.

Мы даже не представляем себе, как сильно влияем на других людей как в мелочах, так и в важных жизненных стратегиях.

Быть с большинством – безопасно, но скучно. Фото Pixabay

Как же на самом деле? Если бы первобытные люди всегда подвергали решения большинства сомнению и долгому критическому анализу, они бы просто вымерли. Представьте: вы просыпаетесь ночью от какого‑то шума, видите, что все куда‑то бегут, – и тут начинаете думать: «А зачем мне куда‑то бежать? Почему я должен быть, как все? Я что, стадо?.. Сперва разберусь, что к чему, а потом уже сам (! ) решу, что мне делать». В этом случае у вас есть все шансы быть убитым враждебным племенем или милыми и пушистыми, но очень голодными пещерными львами и саблезубыми тиграми. Ну, или никогда не перейти Ленинский проспект...

С другой стороны, если бы каждый пещерный человек твердо решил никогда ни в чем не выделяться, мы бы до сих пор жили в пещерах. Никакое развитие было бы невозможно.

Ученые установили, что на протяжении эволюции человеческие сообщества изгоняли как слишком грубых и агрессивных особей («быдло»), так и слишком продвинутых нонконформистов («интеллигенцию»). Первобытные сообщества традиционно были заточены под средних, «нормальных» обывателей. Они не нарушают покой, не подрывают стабильность и не разгибают скрепы ни чрезмерной наглостью и насилием, ни умничаньем и вечным «особым мнением».

Что тут сказать? Не худший вариант, но, очевидно, и не лучший. Такая позиция не дает обществу опуститься и деградировать, но не дает особо и развиваться. Кто знает, может быть, именно поэтому активное культурное и техническое развитие человечества шло лишь последние несколько тысяч лет, когда ярких людей перестали постоянно гнобить, хотя сам человек существует на Земле уже 2,6 миллиона лет, а человек разумный – 200 тысяч лет.

Любопытно, что и сейчас наибольших успехов добиваются те цивилизации, где ценится индивидуальность (например, США, Канада, Австралия) или даже существует определенный культ чудачества (Британия). А наиболее отсталыми цивилизациями являются те, где даже минимально высунуться опасно для жизни (Северная Корея).

Впрочем, в обществе, где все норовят выпендриться, оригиналом будет тот, кто ведет себя естественно. «Почему ты не делаешь ни тату, ни пирсинг?» – «Хочу подчеркнуть свою индивидуальность».

Нельзя полностью игнорировать условности, так как в мире, на 85% состоящем из конформистов, это обойдется вам слишком дорого. Но не стоит быть и рабом условностей, молиться на них. Нужно понимать всю их относительность.

Так, в жизненных вопросах, где нет единственной истины, психологи определяют объективность как коллективную субъективность, то есть мнение большинства. Вторят им и психиатры. Норма, возглашают они, это статистическая типичность. Если в данное время в данном месте принято ходить по улице ногами, значит, нормален тот, кто ходит ногами. Если принято ходить на руках, значит, человек, идущий ногами, будет фриком и даже психом, которому лечиться надо. «Аптека за углом», – скажут ему тамошние журналисты.

Как говаривал Набоков, полезно помнить, что в определенном обществе в определенную эпоху каждый из нас был бы предан смертной казни строго по тогдашним законам и при полной поддержке тогдашнего большинства.

Быть всегда с большинством безопасно, но скучно, это путь к потере личности, к потере – или необретению – себя. Да и след в истории так оставить невозможно. Но и вечно противопоставлять себя большинству, даже если это большинство право, как‑то глупо и попахивает подростковщиной. Да и это, по сути, тоже зависимость от большинства. Зрелый гармоничный человек знает и чувствует, когда согласиться с большинством, а когда возразить и настоять на своем.

Это можно сравнить с возрастной психологией. Ребенок считает, что родители всегда правы. Подросток – что они всегда ошибаются. И только взрослый понимает, когда родители правы, а когда ошибаются.