Софья Агачер
Все, о чем писал Михаил Булгаков, на самом деле случилось не в Москве, а на днепровских берегах. Фото Александра Анашкина
В нереальное межсезонье – природа, не налюбившись в бабью пору, в ноябре прабабье лето замутило – занесло меня в Киев. Расплескался город по 40 холмам, а начиналось все с семи. Вверх, вниз брожу, ищу свою Кирилловскую горку в Дорогожицком лесу у Бабьего Яра или Бисовой Бабы… Писатели ходят путями своих героев, а герои выглядят достоверными, только если автор сам хаживал их тропами. Мой путь лежал в Кирилловскую церковь, к врубелевским творениям. Не любят туристы сюда приходить, да и киевляне редко заглядывают.
Кирилловка, Павловка, смирительный дом, дурка… Подойти к храму можно, лишь пройдя через территорию психиатрической больницы. Поднимаюсь по лестнице на гору, иду вдоль забора, захожу в открытую калитку. После воскресной службы от белоснежного храма по аллее бредут фигуры: кто в сером байковом халате, кто в куртке или в пальто. Останавливаюсь, ощущаю людскую тоску и страх. Начинает дрожать внутри. Неприятно. Понимаю, почему экскурсоводы не хотят водить сюда туристов.
Фотоаппаратами не пощелкаешь, бодрым голосом о храме-крепости Ольговичей и уникальных древнерусских росписях XII века особо не порассказываешь. Вот и стоит Кирилловская церковь почти 800 лет, хранимая сперва монахами Кирилловского монастыря, а потом людьми «скорбными».
Смирение–скорбь–безумие–вдохновение–гениальность.
Делаю глубокий вдох и ныряю в этот тягучий людской поток. Бородатый дядька с седыми всклокоченными космами останавливается передо мной и разводит в стороны руки:
– Куда спешишь, милая? К Врубелю? Так он сегодня женскую натуру не пишет! Да и есть у него докторша наша, Эмилия Львовна! Сколько мужиков из-за нее здесь осталось навсегда! Отправит она домой такого болезного, а он себя порежет – и обратно к ней в пациенты. Врубель с нее Богоматерь малюет! А она на Лысую гору летает! Не веришь?! Вот тебе крест! – И мужик перекрестился большим размашистым крестом от лба до пупа. – Сам видел!
Ноги мои начали подкашиваться, но кто вслушивается в слова юродивого? Поднырнула под его руку и ускорила шаги.
Почти всю площадку перед входом в церковь занимала огромная лужа с рваными краями, затянутая маслянистой пленкой с разводами. Поперек нее на пластмассовых ведрах сидело трое бородатых мужчин в больничных серых халатах, а четвертый, чернявый, с редкой растительностью на лице, стоял между ними, порывисто прижимая руки к сердцу. Напротив них на сухом островке за мольбертом расположился человек с тонким изболевшимся лицом и крючковатым носом, в короткой куртке и отрывистыми движениями что-то рисовал.
– Михась, устали мы! Обед скоро! В больничку хотим, отпусти нас! – канючил мужичина с высоким лбом и русой бородой лопатой.
– Погодьте, погодьте, братцы! Должны прилететь! – ответил художник.
Подул ветер, послышался шум хлопающих крыльев, и на асфальт вокруг лужи опустилась стая голубей. Кто-то прикармливал их и накрошил хлеба. Птицы наскакивали друг на друга, прыгали, гарцевали, распушив хвосты. Огромный белый голубь схватил корку, перелетел в центр лужи и, размачивая ее в воде, начал спокойно клевать.
Потревоженная маслянистая пленка собралась пятном разноцветной радуги вокруг птицы и потекла ручейками к отраженным в воде головам «натурщиков». Какое-то немыслимое множество солнечных зайчиков, мечущихся по луже, серым больничным халатам, лицам, бородам, создавало иллюзию переливающегося пространства. Этого не может быть! На меня смотрело из лужи как будто сошедшее с ума полотно Михаила Врубеля «Сошествие Святого Духа на апостолов». Я начала креститься большим крестом и пятиться ко входу в церковь. Дверь была открыта, я подняла ногу, чтобы подняться по ступенькам, но кубарем скатилась вниз и больно ударилась, разбив в кровь оба колена.
– Черт, больно-то как! – выругалась я в храме, зарыдав в голос.
Пара карих, как спелые вишни, глаз, обрамленных платком, склонились надо мной:
– Живая, голубушка? Нельзя же так! Церковь-то старая! Вон почти полтора метра мостовой намело вокруг нее за восемь веков. Али убогих испугалась? Так это Мишка Врубель с ребятами озорует! Они здесь по выходным дням после службы завсегда свои картинки малюют. Докторша наша разрешает.
Господи, какая докторша? Какой Врубель? Какие картинки? XXI век на дворе. Хотя пространство то же – Кирилловская церковь и психиатрическая больница.
– А что, этого больного художника действительно Михаил Врубель кличут? – задала я вопрос, все еще сидя на полу храма.
– Меня зовут Галина Поликарповна! Давай потихоньку вставать будем, матушка… А как его величают по паспорту, не знаю. Все Врубелем кличут! За те 30 лет, что я эту церковь убираю, он не первый болезный художник, что Врубелем себя называет и картины малюет. То Богоматерь они с докторши какой-нибудь молоденькой рисуют, а то демонов… Прости меня, Матерь Божья, за слова мои. – и женщина начала креститься и класть земные поклоны.
|
|
Михаилами Врубелями считали себя многие болезные художники. Михаил Врубель. Автопортрет. 1885. Государственный музей русского искусства, Киев |
– Что, успокоилась, голубушка? Экскурсий сегодня нет, на службу ты опоздала, зашиблась сильно. Знак это! Идем «Ангела, свивающего небо» тебе покажу. Нигде больше не увидишь, как небо в свиток ангел скручивает при конце света.
XII век – мир-свиток – дочитали до конца – скрутили. От силищи, с которой ангел свивает небо, в жар бросило! Идем дальше, к алтарю.
– А вот и Богоматерь, что Михаил Врубель 100 лет тому назад нарисовал. Влюбился он до смерти в жену хозяина. Грех большой. Везде ее видел и даже в образе Матери Божьей изобразил. А разве во грехе можно чистейший образ писать? Вот с тех пор и появились в нашей больничке Врубели, все как один в докторш влюбляются, режут себя и демонами терзаются. Ну что… на второй этаж с разбитыми коленками полезешь свод церковный глядеть?
Узкая лестница с огромными, разной высоты каменными ступенями проходила внутри толстенной крепостной стены. Много веков монахи-воины охраняли на этой горе подступы к Киеву. Окна-бойницы. А под сводом церковным на синем-синем фоне голубь белый парил, простирая золотые лучи Духа Святого на Богоматерь и апостолов.
Здравствуй, знаменитое творение великого русского художника Михаила Александровича Врубеля «Сошествие Святого Духа на апостолов»!
И меня совсем не удивило, что фигуры четырех апостолов в жемчужно-голубых одеяниях справа от Богоматери, их лица, бороды, жесты были поразительно похожи на композицию, виденную мною полчаса тому назад перед церковью.
– А что, Галина Поликарповна, в вашей больничке еще знаменитости есть? Наполеон или Иван Грозный? – задала я нелепый вопрос… Хотя, чтобы вернуться в реальность, впору было начать щипать себя за руки.
– Нет, таких не припомню. Все больше Владимиры да Ярославы Мудрые, но их выписали. Сейчас из «тихих», гуляющих по территории, остались княгиня Ольга да Михаил Врубель, что ты видела… Правда, говорят, в закрытом корпусе, где содержатся больные с острыми психозами, появился новый Михаил Булгаков, – очень спокойно объясняла мне женщина.
И вместо того чтобы улыбнуться, поблагодарить моего добровольного экскурсовода и уйти прочь из этого места, где можно получить индуцированный силой искусства психоз, я задала очередной дурацкий вопрос:
– А почему новый Михаил Булгаков? Куда девался старый?
– Старого я хорошо помню, приходил на службу. Только не крестился, а стоял в стороне ото всех. Шапочка у него еще была такая интересная на голове, с большой вышитой буквой «М». Помер в палате два года тому назад.
– В шапочке? С буквой «М»? – прошептала я с выпученными глазами.
– Чему удивляешься? А с виду интеллигентная, читающая женщина. Булгаков-то наш, киевский писатель, а не московский. Родился в Киеве, и крестили его на Подоле, у Лысой горы, в Крестовоздвиженской церкви. Все, о чем он писал, было в Киеве. Какая Лысая гора в Москве?!
А ведь и верно, какая Лысая гора в Москве?.. И трамвай не ходит по Патриаршим прудам…
комментарии(0)