Русский епископ отказался от сана и церкви

Даже будучи правящим епископом на Енисее, Никон (Бессонов) совершал нетривиальные поступки. Фрагмент страницы журнала «Искры». 1913

В августе 1917 года епископ Енисейский Никон (Бессонов) объявил Святейшему синоду, что отказывается от архиерейской кафедры, снимает с себя сан и монашество, поскольку «глубоко разочарован в русском православии». Дальнейшую жизнь в сане и монашестве назвал «недопустимым лицемерием» (РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 270. Л. 1). Более того, он отрекся и от церкви.

Николай Бессонов родился 10 июля 1868 года в Могилевской губернии в дворянской семье. Высшее образование получил в Московском Константиновском межевом институте, после чего поступил в Московскую духовную академию, где и принял постриг. В 1906 году его рукоположили в епископа Балтского, викария Подольской епархии. А в 1909 году перевели на Кременецкую кафедру викария Волынской епархии.

В Кременце Бессонов примкнул к черносотенному движению, возглавив «Почаево-Волынский Союз русского народа». Был депутатом (от Волынской губернии) IV Государственной думы. Критикуя аграрную политику царских властей, Бессонов ратовал за передачу помещичьих земель крестьянам. По его мнению, создание думской клерикальной группировки помогло бы в решении аграрного вопроса.

Однако в черносотенцах он продержался недолго. В 1913 году председатель «Одесского отдела Дубровинского Союза русского народа» писал синодальному обер-прокурору: «Искренне сожалею, что среди православной иерархии существуют личности, подобные епископу Никону»  (РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 264. Л. 13).

В том же году ему предоставили самостоятельную Енисейскую кафедру в Красноярске. Но на деле это означало ссылку. Причиной послужило то, что епископ якобы участвовал в скандальной истории в женском духовном училище, «чем оставил по себе весьма дурную память», свидетельствовал митрополит Евлогий (Георгиевский).

С Енисейской кафедры Бессонов продолжил «порицать правительство, играть в политику», писал в 1913 году обер-прокурору Синода Владимиру Саблеру житель Красноярска Евгений Шилов. «Писания епископа, – жаловался бдительный гражданин, – это прокламации, злые, едкие нападки… Он подрывает в народе всякое доверие к правительству».

Бессонов не жалел крутых слов. Души членов правительства назвал «кротиными», намекая на политическую слепоту стоящих у трона, именовал их «лакеями» и «прихлебателями». Подметил, что «земельные, хлебные и другие важнейшие вопросы… российской действительности как-то не доходят до рук и сердец ни начальства, ни Думы… Что же сами молчат и чего ждут? Нестроений, бунтов, за которые будет расстрел тех же недоедающих, голодных, несчастных крестьян?! У нас боятся больших дел и реформ, ограничиваются мелочами, пустячками…»

Красноярская пресса усердно публиковала откровения иерарха. Но осторожность все же не покидала епископа, и он оговаривался: «Я не за революцию… а за правду, исходящую от любящего царя, Родину и народ сердца». Он провозглашал себя монархистом, верящим в возможность обустроить страну. Пояснил, что для достижения блага «в Думе должны объединиться духовенство, крестьяне и хорошие господа».

Упомянутый выше критик епископа коснулся и епархиальных событий: «В духовных делах он тоже натворил… массу зла. Из капитала женского монастыря взял 20 тыс. руб. на пустячное дело и без разрешения Св. Синода… И много, очень много наделал нехорошего… идет против начальства и закона» (РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 264. Л. 3). Однако, как нам известно, секретарь Енисейской духовной консистории Василий Шольский не подавал в Синод рапортов о неблаговидных поступках Бессонова при управлении епархией.

Страсти вокруг Бессонова особенно накалились, когда разразилось антисемитское «дело Бейлиса». Бессонов высказался незамедлительно, поместив статью в газете «Енисейская мысль». В возможность ритуальных убийств, что вменялось евреям, Бессонов вроде бы не верил. «Пока мне не докажут этого… как дважды два четыре, я всегда скажу:  нет, не существуют… Нет, я не могу так легко обвинить целую нацию… не вижу и доныне основательных, очевидных доказательств справедливости обвинения ни у кого… Я никогда не посмею еврейскую религию… Богом данную, легкомысленно обвинить в такой мерзости», – писал он. Напомнил, что и христиан в древности ложно обвиняли в совершении ритуальных убийств. Выражая сочувствие евреям, назвал их «богато одаренной нацией», не сомневаясь, что «среди евреев есть много людей хороших, честных, самоотверженных».

Консервативная общественность вознегодовала: «Допустимо ли терпеть христианской церкви подобных епископов, как красноярский Никон?» По мнению негодующих, поместив заметку в «Енисейской мысли», Никон выступил «с чисто хамским поруганием Св. Церкви и с отстаиванием жидовской религии» (РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 264. Л. 10).

Заметку в газете положили на стол министру внутренних дел Николаю Маклакову, и тот передал ее обер-прокурору Саблеру. Бессонову пришлось объясняться. Обратимся к его рапорту в Синод, отправленному спустя полтора месяца после выхода в свет публикации. Удивляет уже начало документа: «Никаких симпатий к евреям как обидчикам и поработителям русского народа я никогда не имел. Я всегда боролся с экономическим засильем еврейства» (РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 264. Л. 16 об.).

Бессонов оправдывался так: «Я говорил исключительно о религии… о вере Авраама, Исаака и Иакова… думаю, что я не уклоняюсь от учения святой Православной церкви, утверждая, что в религии иудейского народа, священной книгой которого является не Талмуд и Каббала, а Тора, – ритуальные убийства людей не допускаются». Далее продемонстрировал известную изворотливость, смягчив ее в конце следующей тирады: «Я никогда не говорил… что среди евреев не может быть изуверских сект… подобно тому, как они существуют даже среди христиан… Мне только казалось, что нельзя – легкомысленно и грешно – обвинять в существовании ритуальных убийств весь еврейский народ…»

Февральскую революцию Бессонов встретил восторженно. 12 марта он произнес речь в Красноярске: «Наши многие русские монархи и особенно последний из них Николай II со своею супругою Александрою так унизили, так посрамили, опозорили монархию… В то время, как наши герои проливали свою драгоценную кровь… Ирод упивался вином, а Иродиада бесновалась со своим Распутиным… Монарх и его супруга изменяли своему же народу».

Бунтарю в рясе пришлось поплатиться за радикализм и неуживчивый нрав. В архиве есть любопытное дело: «Письма енисейского епископа Никона с выражением негодования… по поводу отстранения его от должности» (РГИА. Ф. 797. Оп. 96. Д. 296). Письма датируются июнем-июлем 1917 года, то есть еще до подачи Бессоновым рапорта о снятии с себя сана.

Когда же он все-таки решился отказаться от сана, то женился на бывшей ученице духовного училища, привезенной им с Волыни. Но супружество длилось недолго: жена стала жертвой преступников, она была найдена в постели мертвой, с револьверной раной. Бессонов похоронил ее в женском монастыре, положив на грудь покойницы свою панагию, знак архиерейского достоинства, в ноги – клобук, символ монашества. Разумеется, это вызвало новый взрыв негодования его недоброжелателей.

Политическая деятельность Бессонова продолжилась в 1918 году, уже на гетманской Украине. Он возглавил Департамент исповеданий Центральной рады. Сместить его с этого поста пытался Евлогий (Георгиевский), специально обратившись к главе Рады. Но безуспешно. Скончался наш герой, предположительно, в 1919 году в Одессе при невыясненных обстоятельствах.