Продаватели и покупцы. Как старый сад стал частью сложносочиненной цепочки всеобщего разрушения

Разгул безродного туриста. Путешествие по посмертию. Станислав Жуковский. Опустевшая дача. 1907. Частная коллекция

Сад запущен, брошен, одинок. Яблони, груши, разросшаяся, загустевшая малина вдоль забора, куст крыжовника, низкая, невыросшая, наоборот, смородина питаются чем бог подаст, спонтанными дождями. Чеснок посидел в земле, усох, пора выкапывать. Соседи посматривают на одуваны высотой с человека, косятся на бликующие окна. Июль, а собирать нечего, ягоды, что были, пожрали птицы, и то спасибо.

В феврале мама продала гараж. Быстро, скоро, невнимательно и небрежно, хотя, по-моему, так и должны совершаться все сделки, подходящие продавателю и покупцу по стоимости. Слова сложились внутри меня сами, попробовала подумать, меняются ли оттенки смыслов со сменой суффиксов, корни-то те же. -тель- так и остался деятелем, и это очень подошло бы маме, она умеет устроить деятельность из любой задачи. Для -ец- самое близкое обозначение лица по принадлежности к учреждению, предприятию, но и другие коннотации тоже встраиваются в ряд. К общественно-политическому сообществу – армеец и комсомолец, пожалуйста. Идеологическое направление: покупец, он же как стахановец, ей-богу. А также мудрец, старец, упрямец, марафонец и постепенец. Гребец, косец и писец. Полный писец. Без уменьшительно-уничижительного значения, сопровождающегося сильной экспрессией издевки, тоже не обошлось: народец покупцов. И в хвосте списка, как обычно, «разговорно-просторечные синонимы мотивирующих имен существительных общего рода (стервец, шельмец)» (Толковый словарь Ефремовой, 2012).

Маму тяготило все в этой продаже. Не устраивал февраль, маме хотелось обязательно избавиться от гаража прошлой осенью, раздражала неожиданная торопливость, с которой нужно было вывозить из гаража всю рухлядь, скопившуюся за 30 лет стояния помещения для машины без машины. Маму бесила сама состоявшаяся сделка, хотя продавать гараж давно планировали.

Строил его дед в 80-х, в центре Челябинска, в гаражном кооперативе, сам по кирпичику, до дома пешком 15 минут. Место, правда, досталось плохое: в яму по весне все так же набирается вода, так что для закатанных банок, картошки и моркови со свеклой с огорода родственников из деревни можно пользовать только полки на высоте от дна.

Дед умер в 97-м, бабушка в 2019-м, и вот наконец мама продала ненужный, давно непользуемый даже для заготовок гараж, даже за ту цену, которую хотела выручить, но в феврале, когда уже и объявления на «Авито» и «Юле» вышли из работы.

Двое родственников мужского пола помогли одинокой маме свезти в сад разномастные доски, фрагменты чужой старой мебели, которые притаскивала бабушка от всех отъезжающих в лучшие страны, в новое жилье или просто ремонтировавшихся, оконные рамы из бабушкиной квартиры и все подобное, что обычно заполоняет нутро гаражей за долгие и не очень безмашинные годы.

В феврале, конечно, холодно, поэтому родственные лица мужского рода сгрузили впопыхах перевезенное добро, заставили комнату, маленькую веранду, так что дверь в комнату не открыть, забросали доски через окно, оставив до весны, тепла и новой жизни.

А весной старый сад стал частью сложносочиненной цепочки всеобщего разрушения и невозможности.

21-й троллейбус ездит по расписанию, но всегда мимо, то минутой раньше проползет, то на 10 задержится.

По проспекту Ленина, за Комсомольскую площадь, между театром ЧТЗ и детской библиотекой сворачивает влево. Жива ли теперь библиотека, дают ли премьеры в театре? Здания стоят, держатся с тех времен, как я приходила с красно-синей спортивной сумкой «Пролет» за книгами перед экзаменом по литературе. Набивала сумку всем списком, мне разрешали, мои карточки заканчивались с одного посещения.

21-й катит дальше от центральных улиц, пересекает черту города, к аэропорту, здесь городской транспорт возвращается в границы, только смелый 21-й и еще один автобус продолжают движение.

За светофором оживают сады. В Челябинске мало говорят «дача», а если и говорят, то про что-то дальнее и основательное, где живут, но и в садах живут тоже.

Первый Тракторосад, Центральная усадьба, Учительские сады, Первое озеро и ТЭЦ-3. Массивные конусовидные трубы с отрезанными верхушками распределяют густой, стоячий дым по-над закатом. Наш сад на Центральной усадьбе, от дороги вглубь, в темный проход между завесившими его с годами деревьями. Во времена счастливого детства мама возила всех сюда на красном «Запорожце», на обратном пути набивая багажник и салон ведрами, коробками и корзинами с урожаем.

Беленый дом из одной комнаты, притуленный по правилам к дороге, между серым штакетником, маленькие стекла давно вывалились из тонких деревянных переплетений веранды, теперь мама хочет вставить старые бабушкины рамы, а пропуски и пустоты забить досками. Пол в комнате провалился, мама настелила туда ковер, падать неглубоко, на ковре приятнее. Колодец копали на два участка – молодые, соседи, друзья, воду подавали по расписанию, хватало на всех. Теперь колодец остался на чужой земле, насос приходится просить, бак худой.

Неразрешимая проблема: мама не может войти в дом, соседи сменились, четыре сотки теперь не удовлетворяют, покупатели хотят больше, деревья старые, деньги от гаража бестолково уходят на лечение, позже продавать сад – вообще копейки дадут, а мамину квартиру спрашивали купить знакомые прямо сейчас для дочери, сад зарос одуванчиками, электричество проводить дорого, а косить нечем, на бензине нет ни у кого, и все яблоки и груши сгниют в траве, к малине не подобраться, жимолость не уродилась, теплицу обтягивать сил нет, вишня вытянулась, как для птиц нарочно. И все смешалось в клубок, из которого единственный выход уехать к нам, в Москву, спать на кухне.

Бабушка держалась за сад, работала, пока могла, и не могла не работать. Не стало бабушки, и сад противится, не подчиняется, выкидывает коленца. Хмурый, сухой, с вечным шелестом трухлявого дерева и сразу соломенной от рождения травы. Где та раскладушка, что ставил дед мне под яблони, чтобы я читала заданные на лето книжки? Когда было сразу много и тяжело, дед же и ходил в ту самую библиотеку не нашего района, ЧТЗ, через перекресток от театра. Меня записала туда подруга, упросила высокую рыжую женщину с красной помадой и бусами, а я в первый раз задержала книги на две недели свыше срока, но потом мы подружились, и мне выдавали книги без ограничений.

Хочется приехать в родной город туристом, не сказавшись маме, поселиться в гостинице, чуть поодаль от центра, поехать в сад, скажем, в понедельник, когда там почти никого нет. На калитке замок, но через штакетник легко перешагнуть в любом месте. Потрогать дверь – ты же без ключей, черной татью, – постоять на крыльце под навесом, где тебе маленькой мыли ноги напоследок и не давали потом бегать по земле. Заглянуть в пыльное окно, сохранить, не нарушить паутину в зияющем квадратике веранды, такую расстекловку теперь и делать отказываются, сложно. И оставить с миром. Дряхлеть, опускаться, зарастать лебедой и колючками. Подходящее место для могилы, на которую никто не станет ходить, забудет и уедет, давая свободу могильным каменным мхам.

Разгул безродного туриста. Путешествие по посмертию. И котики в садах.