Вардван Варжапетян
|
|
Владимиру Адмони, сыну адвоката, однажды самому пришлось выступить защитником – на процессе Иосифа Бродского. Фото Бербеля Миемица |
Вот две из множества историй.
***
Адмони Владимир Григорьевич (1909–1993) – выдающийся германист, по его учебнику «Синтаксис современного немецкого языка» учились даже немецкие студенты. Он составил (теперь можно смело назвать его труд «классическим», как и учебник) хрестоматию по немецкому языку. Работал в Институте речевой культуры (1932–1937; жаль, что теперь нет такого!).
И вот едет однажды почтенный профессор в трамвае по Ленинграду, а напротив пассажир читает газету «Правда».
И вдруг Адмони почувствовал боль в сердце, ощутил угрозу, опасность. На следующей остановке он вышел, подошел к газетному стенду с «Правдой» и прочитал разгромную рецензию на свою хрестоматию. Год был 1937-й. Не только в Германии жить тогда было опасно.
А когда громили космополитов, досталось отцу Адмони – знатоку древнесемитского права, бывшему присяжному стряпчему, в те сталинские годы просто адвокату (к тому времени Адмони Гойвиш Нотович уже давно был Красный-Адмони Григорий Яковлевич). Его погнали из адвокатуры.
Кстати, однажды и Владимиру Григорьевичу пришлось выступить защитником – на позорно знаменитом суде над Иосифом Бродским.
А меня к Адмони привело то, что он был знаком с поэтом Александром Тиняковым (1886–1934), которого Михаил Зощенко назвал «Смердяков русской поэзии».
Тиняков – ржавчина Серебряного века. А Адмони был чистым серебром, истинный петербуржец, все-таки доживший до возвращения родного имени его городу – Санкт-Петербург.
И вот я – в квартире Адмони. Вокруг стола – четыре стула. Мы сидим напротив друг друга.
Владимир Григорьевич показывает фотографии.
– Вот мы тут почти все: Гумилев, Ида Рубинштейн… Ведь это она послала вас ко мне? А это я. Это поэт Туфанов… очень похож на Тинякова.
Пытаясь лучше разглядеть снимок, поднимаюсь и опираюсь на пустой стул.
Профессор вздрогнул.
– Ради бога, прошу вас! Не касайтесь! – И стал нежно поглаживать стул. Стул, на котором всегда сидела покойная жена Адмони. – Успокойся, успокойся…
В этот момент зазвонил телефон – звонили из Швеции: профессору Адмони присвоена почетная степень доктора философии Упсальского университета, старейшего в Скандинавии, за исследование творчества Генрика Ибсена.
Я поздравил Владимира Григорьевича. Он подарил мне свою книгу о творчестве Ибсена.
Потом Владимир Григорьевич спросил меня:
– Зачем вы хотите писать про Тинякова? Не надо. Зощенко был прав.
А еще у Адмони была огромная коллекция марок. Это я узнал случайно – от великого филателиста Эдуарда Лернера.
Когда-то он прознал, что у профессора есть редчайшая французская марка, которую Лернер искал много лет. И Лернер приехал к Адмони в Питер.
|
|
Михаил Алпатов (слева): «Самое главное для вас – ответить на три вопроса: это красиво или некрасиво? это великодушно или невеликодушно? это благородно или неблагородно?» Фото РИА Новости |
– Что сказать? Коллекция у Владимира Григорьевича была порядочная, но бестолковая: большинство марок в ужасном состоянии – порванные, с чернильными кляксами, жирными пятнами, липкие. Умнейшая голова, чистое сердце, а руки никудышные. Взял пинцетом французскую марку, которую я хотел купить, и проколол насквозь. Как будто этот пинцет вонзил мне в сердце! Я схватил его за руку: «Что ж вы творите!» – «Моя марка! Что хочу, то и делаю».
Не знаю, как Владимир Григорьевич провожал Лернера, а мне, открывая дверь, бормотал в затылок:
– «Адмони» означает на иврите «красный, рыжий».
***
Алпатов Михаил Владимирович (1902–1986) – великий знаток русского и европейского искусства; мне кажется, любимцем его был Андрей Рублев.
Что привело меня к академику? Проблема: как вернуть сокровища, награбленные гитлеровцами в годы войны?
Мы, пострадавшие больше всех, больше всех ограбленные, даже не старались вернуть свои культурные сокровища, вывезенные в Германию, не издали каталог выкраденных у нас произведений искусства.
В Министерстве культуры СССР, в Третьяковке, в ГМИИ, где Антонова делала вид, что знать не знает, где раскопанное Шлиманом «золото Трои» (а оно пряталось в подвалах ее музея), были очень раздражены моими вопросами. Даже звонили в «Литературную газету», где я тогда работал, требуя не печатать материалы о том, как фашисты методично, старательно и безнаказанно опустошали наши музеи.
Год был 1968-й. Алпатов недавно вернулся из Парижа, где с триумфом прошла громадная выставка русского искусства за 1000 лет. Алпатов был генеральным комиссаром выставки.
После Парижа выставку должны были показать в Москве. В Манеже все уже смонтировали (работа громадная) – и вдруг велят к чертовой матери разобрать. И кто?! Ничтожный чиновник из Министерства культуры.
Алпатов был потрясен! Слег.
Жена его, узнав, по какому поводу я, журналист, заявился, замахала на меня, как на нечистую силу.
А разгневанный Алпатов, поднявшись с подушек, кричал:
– Вы не там ищете штурмбаннфюреров! Они в Министерстве культуры!
Михаил Владимирович жил на Беговой улице в доме художников. Здесь жили люди, ставшие потом моими друзьями. Никого из них теперь не осталось. Только в коридорах памяти нет-нет да и раздаются их шаги. И крик Алпатова:
– Штурм-банн-фюреры… культуры… уры.. уры… ы-ы-ы!
Через много лет вдруг словно тень Алпатова явилась мне: художник Борис Диодоров вспомнил академика по «Эху Москвы»:
– Михаил Владимирович преподавал нам историю искусства. Его главный совет-завет будущим художникам был тот, который он сам услышал от своего преподавателя, так обратившегося к ученикам: «Господа (хотя времена уже были советские!), самое главное для вас – ответить на три вопроса: это красиво или некрасиво? это великодушно или невеликодушно? это благородно или неблагородно?»
Вот Михаил Владимирович Алпатов всю жизнь и спрашивал себя. Строго спрашивал.
комментарии(0)