Крылатые гении и скорбящие ангелы

Тарелка «В Петербурге мы сойдемся снова...» 1981 г. Государственный Эрмитаж. Фото с сайта www.goskatalog.ru

Инна Олевская, которую еще при жизни называли легендой и королевой фарфора, когда-то назвала свой рисунок «В Петербурге мы сойдемся снова». Память продолжает строку Мандельштама: «Словно солнце мы похоронили в нем», и кажется, будто она обращена к год назад ушедшей из жизни Инне.

Фарфор… Должно быть, речь пойдет о посуде, подумает большинство. И будет не право, потому что этот фарфор – воплотившаяся в осязаемом материале поэзия. Доводилось ли вам видеть полутораметровую скульптуру из фарфора, алтарь или целый архитектурно-cкульптурный ансамбль? Это и есть фарфор, достойный стихосложения:

– Я Музу обнаженную увидел – лежащей на полу,

В причудливом пространстве,

Где Инна обитает при свечах,

Обрывках кружев и воздухом колеблемых предметах.

Фарфоровая Муза смотрит в потолок… и т.д.

Такой увидел скульптуру Олевской в ее квартире Тонино Гуэрра, автор сценариев к фильмам великих Феллини и Тарковского, к тому же сам художник и скульптор. Высшая оценка для творца – признание его дара другим великим художником. Гуэрра и Олевская стали друзьями, он посвятил ей поэму, она ему – многофигурную композицию.

Сильное впечатление осталось у меня от нашего с ней знакомства в середине 70-х годов. Я, выпускница искусствоведческого отделения Московского университета, приехала в Ленинград для участия в художественном совете фарфорового завода имени Ломоносова, бывшего Императорского.

В коридоре, где находились мастерские художников, мимо меня промелькнула странная фигура – хрупкая, в длинном темном платье, с массивными украшениями. Среди управленцев в деловых костюмах, модельщиков и литейщиков в халатах, она показалась мне тенью из прошлой эпохи, проскользнувшей в наш мир с легким театральным шорохом.

Уже в зале заседания я узнала, что это была Инна Олевская. Она показывала свою новую работу – большое декоративное блюдо «Искусство – гигантская песнь человечества о себе самом». Помню, как нещадно критиковали тогда ее роспись – мол, неясное содержание, перегруженная деталями композиция. В вышине, под античной аркой – голубь, явно напоминающий символ святого духа, и рядом женский образ с портретными чертами самой Олевской. Что это автор себе позволяет?..

Думаю, «нездешность» облика Инны и ее персонажей раздражала советскую конъюнктуру, но хрупкая внешность была обманчива – она обладала сильным характером и твердо отстаивала свои взгляды на искусство и собственный путь в нем. И хотя ее талант был очевиден и заводчанам, и музейщикам, далеко не все ей разрешалось. Многие работы приходилось создавать после работы, на средства из небольшой зарплаты, по личной договоренности с мастерами, обжигавшими фарфор.

Композиция «Тусовка» с  гротескно броскими образами молодежи конца 90-х.    Фото из каталога выставки Инны Олевской

Далекая от бытовых хлопот и озабоченностей мгновенным, жившая аскетичной жизнью, полностью посвященной искусству, она создала в своей квартире пространство, наполненное живописными полотнами и скульптурными изображениями. Крылатые гении и скорбящие ангелы, отражаясь в старинных зеркалах, подчеркивали ирреальность атмосферы, куда, казалось, не было доступа проявлениям советской жизни. Я в шутку называла квартиру Инны «башней из слоновой кости».

Олевская говорила, что ее художественный вкус был сформирован двумя источниками – культурой Ленинграда, которая, по ее словам, «обрушилась» на нее, выпускницу Киевской художественной школы, и затем, в поездке по Италии, искусством Раннего Возрождения. Еще одним пристрастием стали поэзия Пушкина, Петрарки, Гете, Мандельштама.

Начинать творческий путь выпускнице Ленинградского художественного училища им. В.И. Мухиной приходилось в глухой провинции на заводе «Красный фарфорист», где работали местные зэки. Выполняла плановое задание – рисунки для стандартных чашек, а для души лепила скульптуру, вспоминая свои прогулки по Летнему саду. Однажды услышала у себя за спиной голос директора: «Нам Гомеры не нужны! Сейчас люди в космос летают!»

От своих «гомеров» Инна не отказалась, а к теме космоса обратилась позже, уже на знаменитом ЛФЗ, куда ее вскоре приняли и где появилась возможность заняться скульптурой. Здесь за первым ярким дебютом «Да внемлют же поэтам веки», посвященным плеяде поэтов пушкинской поры, появляются многофигурные композиции «Благословен день, месяц, лето, час» по сонетам Петрарки, «Причастный бытию блажен!» на тему философской поэзии Гете.

…После совета сидим у Инны в мастерской. Я впервые слышу, чтобы о фарфоре говорили как о живом существе: «Архитектура, скульптура, живопись – его родители. Душа его – свет!» Дитя трех искусств, Олевская одинаково сильно проявила себя в скульптуре, в живописи, в дизайне. В процессе производства фарфора художники традиционно делятся на скульпторов, тех, кто создает формы сервизов или статуэтки, и живописцев. Инна даже представить себе не могла, чтобы ее форму расписывал другой художник, – создавала произведения от начала до конца, и скульптуру, и архитектурные элементы, и роспись, дополняя все это другими материалами – металлом и стеклом.

Самым грандиозным произведением остается ее эпическая многочастная композиция «Гений и злодейство – две вещи несовместные», работа над которой длилась девять лет. В ней Олевская тему и типажи представляет в абсолютно новом ракурсе. Она создает своего рода театр и берется за постановку психологически-нравственного конфликта, в котором соединяет трагедии разного времени – историю Моцарта и Сальери и дуэль Пушкина с Дантесом. Только с одной этой работой она вошла бы в историю искусства.

В начале нового тысячелетия творчество Олевской совершает крутой поворот в сторону остросовременного стиля и дизайна. Разительные метаморфозы претерпевает сам художественный язык. Особенно этот перелом заметен в композиции «Тусовка» с гротескно броскими образами молодежи конца 90-х. В этот период фигуры у нее обретают особую весомость, а глазурь все большую текучесть.

В последнее десятилетие выставки Олевской одна за другой открывались в крупнейших музеях страны – в Эрмитаже, в Русском музее, в музее Императорского фарфорового завода. Художница словно торопилась показать все наработанное в новом веке.

И пусть неизбежно «Придут иные времена. Взойдут иные имена» – мощный талант Инны Олевской не потускнеет и не уйдет в небытие.