Валерий Вяткин
|
|
И видел бесов в разных видах… Микеланджело. Терзания святого Антония. 1487–1489. Художественный музей Кимбелла, Форт-Уэрт, Техас |
Позволим себе литературно-историческое исследование: сопоставим роман с архивными материалами из отдела рукописей Российской национальной библиотеки – с рапортами иеромонаха Евстратия (Голованского; 1811–1878), отправленными им в 1870‑е годы к епископу Чигиринскому Порфирию (Успенскому). В рапортах этих (ОР РНБ. Фонд 600. Единица хранения 1326) Голованский сообщает о собственном опыте воздействия на штундистов – известных представителей российского протестантизма.
Будучи насельником Михайловского Златоверхого монастыря в Киеве, Голованский нес «послушание» миссионера, и карьера его зависела от числа обращенных в православие иноверных. «Клиентами» его стали штундисты, задержанные (мягко выражаясь) для миссионерских бесед с ними как раз в Михайловском монастыре.
Их настойчиво пытались переубедить. Но аргументы в свою защиту оппоненты обычно находили, будучи разочарованными в православии. Вот один из них: «Лучше учить простых людей словами, чем предлагать иконы, потому что некоторые боготворят их». (Они желали доброго христианского учительства, а не участия в обрядах, чем довольствовалось большинство православных, жаждали высоконравственной жизни по евангельским заповедям.)
В искренность откровений штундистов Голованский, похоже, не верил, полагая, что они «подкуплены» лютеранами, относящимися тоже к протестантизму. Стойкость штундистского пресвитера объяснял страхом потерять доходы от пресвитерства. Но тема доходов волновала воображение именно православного духовенства – большей его части. Плохо верил Голованский и в силу своего слова, заявив в одном из рапортов: «…мужику, сколько ни говори, а в морду не вдарь, не поверит». Случаи же рукоприкладства и впрямь были.
«Утверждая православие», миссионер не затруднялся в словах. К Тимофею Кабанюку, проповеднику штундизма, обращался так: «Деревянная твоя голова… ведешь безумных учеников своих во дно адово, таких [же] безумных, как и ты. Не смей сего… в Святой Руси… Если хочешь проповедовать дьявольское учение… едь себе в Америку или к диким людям, которые обожают крокодилов… и даже собак. Там веруй… хоть в собаку. А здесь ты, хамово отродье, неуч деревянный… ты, мужик неотесанный, неуч, не смей возражать, а слушай и исполняй, что тебе разумно советуют и велят». (Досталось и бедным собакам.) Непоколебимость иноверцев влекла миссионера к более вульгарной нотации. Вот новое его обращение к одному из оппонентов – с целью подавить его волю и унизить: «Киевляне думают, что штундисты непременно должны быть с рогами и хвостами. Киевляне смотрели бы на тебя с удивлением и ожесточением, а затем плевали бы на тебя и харкали, ведь ты – исчадие сатаны, деревянная голова твоя!» (Признаки черного пиара здесь налицо: на штундистов вешали всех собак.)
«Перлы» эти содержатся в рапортах. На деле все могло быть циничнее и непригляднее.
Ситуация понятна: имея под собой прочную полицейско-государственную опору, иные православные «пастыри» просто распоясывались, не зная удержу.
Любопытно заметить, что в своих воспоминаниях «Исповедь инока», вышедших отдельной книгой, Голованский заявляет, что будто бы «видел бесов в разных видах». (Надо же?!) Но не узрел человека в жаждущих высоконравственной жизни, что много проще, если верить тем странным «видениям».
И надо заметить: в упомянутом романе священник-миссионер Паисий являет в своих назиданиях больше сдержанности, хотя называет штундистов «аспидами, христопродавцами, мерзавцами, басурманами и анафемами». Здесь чувства тоже затмили разум.
О заточении же штундистов в монастырь романист не сообщает. Хотя описывает, как их принудили прийти в православный храм, чтобы… слушать проклятия в свой адрес.
Но, пытаясь переубедить иноверцев, Паисий, подобно Голованскому, испытывал бессилие – то бледнея, то зеленея «от злости».
Вернемся, однако, к архивным документам. Пребывания в Михайловском монастыре сочли недостаточным, так что иных штундистов отправили в киевский Братский монастырь – «для вразумления», под коим понимаются более строгие меры воздействия, ведь в Братском они шли уже по категории арестантов.
Карающая сила империи помогала Голованскому. В одном из его рапортов есть: «Сего числа представлен мне был полицией штундист…» Без полиции, похоже, ничего не получалось. В другой раз Голованский с удовлетворением констатировал, что пресвитер-штундист получил в Звенигородской тюрьме «усердных православных (выделено мной. – В.В.) 50 розог».
Государственный фактор в романе тоже указан. В поимке штундистов участвуют и жандармы. Допрашивая штундиста, Паисий пытался спровоцировать его на резкий негативный отзыв о правительстве, «который мог бы пригодиться для обвинения». Но не получилось и здесь.
Рапорты тоже поражают. Подобно Паисию, Голованский применял и метод угроз, предупреждая штундистов, в частности, что в случае неуступчивости их предадут в распоряжение военного губернатора, который «будет строго судить». В другой раз на вопрос штундистов, скоро ли их отпустят домой, заявил без обиняков: «Это еще только цветочки, а ягод откушаете после… Если вы не оставите душепагубный штундизм… тогда мудрое правительство наше поступит с вами очень строго: оно намерено с корнем вырвать это зло… тогда-то вы откушаете горьких ягод своего упорства». Разговор на духовные темы как бы не требовался. Предпочитая силовые методы, правительство и официальная церковь были тогда едины, что опрокидывало духовный авторитет церкви.
Сначала «вразумляли», если можно так сказать о примитивной, оскорбительной нотации, затем «распекали». Но штундисты стояли на своем: «Как веровали, так и веровать будем». Простую их речь миссионер аттестовал вызовом и явной грубостью. «Как лютый зверь огрызался…» – характеризовал Голованский одного из противников, демонизируя его.
Штундистов пробовали завлечь и денежными подачками – в ответ на переход в православие. Но опять-таки безуспешно.
Как бы там ни было, в одном из рапортов Голованский, к чести его, признал и великодушие оппонентов, добровольно помогавших ему в перевозке книг, направленных, между прочим, против штундизма. O sancta simplicitas!
Завершая миссионерскую «работу», Голованский предложил епископу: «Тимофея Кабанюка и Иоакима Косого после полуторамесячного вразумления от духовных особ нужно бы [отправить] в тюремное заключение на время, которое определит гражданская власть, а после определенного срока заключения представить их опять для вразумления… и тогда штундисты… сдались бы». Таким образом, миссионерский успех связывался с «православными розгами» и тюрьмой, с повсеместным их применением. Но РПЦ при таком раскладе могла стать полицейской службой, а не духовной институцией. Миссионерское безумие делало жертвой и официальную церковь, терявшую из-за миссионеров свой авторитет.
Что до штундистов – героев романа, то те подверглись дальней ссылке. Велики были и их страдания. Будучи сосланным, Павел Руденко скорбел: «…копье вонзится в мое сердце, и сложу я кости в земле хлада, и голода, и смертной тоски».
Факт остается фактом: противостояние православных штундистам было не только безумным делом, но и откровенно преступным. Гонениям подвергли трезвых, рассудительных, отнюдь не худших в нравственном плане людей, что подтверждается и романом Степняка-Кравчинского. И вот парадокс: гонители остались с теми, кто с приходом к власти большевиков участвовал в разгроме Русской церкви. Верных же ей обнаружилось мало…
Примечательна еще одна книга – «Южнорусский штундизм». Написанная священником Арсением Рождественским, выпускником духовной академии, она напечатана в том же XIX веке. В ней есть и зрелые рассуждения. Распространение штундизма автор связывает с ростом «недоверия к духовенству», с «пробуждением народного сознания» в ходе реформ Александра II, с «печальными условиями жизни некоторых приходских общин». И автор подталкивает читателя к мысли о важности перемен в официальной церкви, что стало бы предпосылкой к миссионерскому успеху, если миссионерство уместно вообще. Уважение штундистов к заповедям о труде и трезвости Рождественский тоже подчеркнул. Да, применительно к иноверию было здравомыслие и в среде православного духовенства. Но погоду делали, увы, голованские.
В заключение вновь о романе. Повествуя о судьбе штундистов, Степняк-Кравчинский отнюдь не сгущал краски, хотя, будучи революционером, ненавидел царский режим, частью которого являлась церковная организация, инкорпорированная в государственный аппарат. Действительность в чем-то была печальнее описанного в романе.
И можно резюмировать: иные произведения русских реалистов могут восприниматься как достоверные исторические источники.
