Валерий Вяткин
Человек на всякий свет отвечает тенью. Фото Евгения Никитина
Тепло жизни
Поздняя осень. Выпал первый снег, но еще не морозит. На земле, положенный под будущий газон, он не тает. А на траве его уже нет. Тепло жизни сделало свое дело.
Куда быстрее остывает человек, в ком будто бы максимум жизни. Но мало тепла в человеке: лишь бы согреть себя.
Есть люди, полные любви. Но и они не согреют мир, как делает то простая трава.
* * *
Порывы человека извечны – меняются только их формы.
* * *
Трость, колеблемая временем, – это и есть человек.
* * *
Люди противно схожи друг с другом, и общество однообразно, как ландшафт пустыни.
* * *
Говорят: горбатого могила исправит.
Очень жаль ту могилу: много ей предстоит работы.
* * *
Строя свое благополучие, люди подобны жукам-короедам: вся кора испещряется ходами – и близится к гибели общий дом.
* * *
Человек склонен к самоуничтожению. Упорство здесь просто фатальное. Упорно так снашивается каблук.
* * *
Прошли люди. И медленно, как дым, рассеивается матерщина.
Русский след
В Германии, в Ганновере, перешагнув через 90‑летний рубеж, скончался «на покое» пастор Хайнц Эльце.
Трагические времена не пощадили его: гитлерюгенд, Восточный фронт, советский плен – все как проклятие. В плену чуть не умер от голода. Но сумел вернуться домой.
В 1990‑е ему предложили пасторство в России. «Нет!» – сказал он со страхом. «Нет-нет!» – взмолилась жена его Барбара.
Но через пять лет в России все-таки побывал, помогая одной из лютеранских общин. В беседах с местным пастором, тоже немцем, вспомнился и плен, и трудное возвращение на родину. Но из русского языка – лишь матерщина. «Хочешь услышать?» – спросил он собеседника. «Пожалуйста, не надо: я и сам могу», – попросил российский пастор.
Проклятая русская матерщина! Прилипчивая, и нет от нее спасения.
* * *
Идя по улице, сторонюсь и табачного дыма, и разговорного.
И все коптит человек – эта злополучная свеча.
Злоба
Сердишься ты – и должен признаться: злоба тупа, и нет ничего тупее. Порча больше тебе самому. Руль уходит из рук – и несешься неизвестно куда.
* * *
То, что доступно, ценится мало. Здесь психология первобытных охотников – ее отголоски.
Не забывая предков
На дамбе поставили блоки ограждения: черный и белый – чередование цветов. На каждом блоке три буквы: не иначе, чьи-то инициалы. Усердно поработал бедняга-славолюбец – пометил блоки и белым, и черным. Но буквы пахнут собачьей мочой.
* * *
«Прости, любимая», – нанес кто-то на стену дома: крупными буквами, неумелой рукой. Спору нет: покаяние свято – но стена стала обезображенной.
Сколь характерно это человеку – доброе дело на основе дурной. Очищаясь, пачкаемся, и так раз за разом. Попробуй отдели пшеницу от плевел.
Жить не по правилам, писать не по правилам – разве это не комплектная дикость?
* * *
Мраморная мемориальная доска. Но вот досада: текст на доске с ошибкой.
Даже в высших своих порывах человеку не скрыть собственное несовершенство.
Два сна
Был сон, и я разговаривал со студенткой. Подошел ее сокурсник, и внешность его была неприятна. Но, золотая, ярко сверкала оправа его очков, будто подчеркивая изъяны внешности. «Иди в душ!» – бросила моя собеседница, видно услышав неприятный запах. «Иди в морг!» – озлобился я, поскольку студент помешал разговору. Затем был другой сон, и в нем я беседовал со студенческой группой – рассказывал о своей грубости в предыдущем сне. Покаянные чувства не давали покоя, и, поднятый мною, встал вопрос о наказании за злобу. Но совесть в предыдущем сне, как помнилось, молчала.
Покаяние и пороки в разных отделах нашей души. А быть бы им вместе, чтоб выжигался порок.
Эолова арфа
Большинство людей – как натянутые струны. Страсти, печали, заботы – очень многое напрягает. Общество становится эоловой арфой. И ветер наигрывает на ней. Чудовищная бывает какофония.
|
|
Сон – это интим с собой. Джорджоне. Спящая Венера. 1508–1510. Галерея старых мастеров, Дрезден |
В темноте, освещаем с разных сторон, отбрасываешь несколько теней – неотвязных и призрачных, иногда и пугающих, словно тебя кто-то преследует. И стучится в голову мысль: проклятый человек, на всякий свет отвечает тенью. Обреченный на мрак после смерти, уже при жизни ты неразлучен с мраком.
* * *
Выговариваясь, человек вытряхивает внутренний мусор. Но кто же будет подметать?
* * *
Бывает, выскажешься в глубине души – взволнованно, убедительно. И вот время реального разговора. Но ты уже предательски пуст.
* * *
Загадочна не душа, а подсознание.
* * *
Сознание – свет, подсознание – тьма: у нас то утро, то вечер. Ни день, ни ночь не приходят на смену, ибо они однородны.
* * *
Человек спокоен – зверь в душе дремлет, – дремлет, устроившись на дне души.
* * *
Горячие чувства и холодный рассудок – от встречи такой бывают циклоны.
Неизбежность
Стюардесса была необычно изящна, и, понимая, что работа ее опасна, я спросил у нее в самолете: «Вы боитесь летать?» Ответ был: «Боюсь высоты. А когда родила, стала бояться еще больше». Тем не менее профессию не сменила. Было ясно: она смотрела в корень. Набрав высоту, самолет не может не лететь, как вместе с ним не может и она. И тут уже неизбежность, притупляющая страх.
Человек подчинен неизбежности, столь часто смиряясь пред ней.
* * *
Я свыкся с этим сном,
волнующим и странным,
В котором я люблю и знаю,
что любим.
Поль Верлен
Только во сне он понял, что любит ее. Сон длился пять часов: каждая минута – общение с ней. Проснувшись, он вспомнил и каждое слово, и стихи, читанные ей.
Сон – это интим с собой, когда затмеваются тяготы и легок бег по тропинкам души…
* * *
Ночью мне снилось: забыл один из падежей. Сон был кошмаром. Вот проснулся – и все встало на свои места. Сон – продолженье работы ума, но ума ограниченного – запертого крепко в темницу.
* * *
Способность верить своим фантазиям – это к «критике чистого разума».
* * *
Память подобна тугим парусам, приводящим корабль в движенье. Поскрипывают мачты, разрезаются волны – и льется, льется мыслей поток.
* * *
Имея две точки опоры, человек уникален и этим. Искусство жить – хранить равновесие: сгибаться при этом не нужно.
* * *
Легче поверить в перестановку гор (Мф. 17, 20), чем в то, что иные смягчатся. Есть люди тяжелее гор.
* * *
После долгого ненастья и солнце предстанет причудой. Привыкать к плохому – вот явный признак порчи.
* * *
«После нас – яма, – сказал ученый. – Молодежь не хочет заниматься наукой». С отвращением представляю ту яму, поскольку своя ближе к телу.
* * *
Перед всенощной ударили в колокола: баском зазвучал благовест, радостью рассыпались другие. Брызгами звона орошалась земля, расцвечивался вечерний воздух. И умилялись лица звонарок.
* * *
Хорошо видел, как звонарки подходили к колоколам. Но первый негромкий звон заставил все ж вздрогнуть, как бы говоря о порче во мне.
* * *
Человек желает себе добра, но плохо разумеет, что оно значит. Вот вечное противоречие.
