Я тоже хочу Тургенева и выпить

Семья. Справа в первом ряду – Венедикт Ерофеев. 1950-е годы. Фото из книги

24 октября исполнилось 80 лет со дня рождения Венедикта Ерофеева. А в воскресенье – 200 лет Ивану Тургеневу (см. об этом здесь, здесь и здесь). Как там в поэме вышеупомянутого Венедикта Васильевича, в поэме, как вы понимаете, «Москва – Петушки»?

Цитирую (сил нет набирать текст по книге, так что беру цитату из Интернета, а значит, могут быть и ошибки, простите):

«– И все, и все давайте выпьем! За орловского дворянина Ивана Тургенева, гражданина прекрасной Франции!

 – Давайте! За орловского дворянина!.. – Снова началось то же бульканье и тот же звон, потом опять шелестение и чмоканье. Этюд до диез минор, сочинение Ференца Листа, исполняется на бис.

Никто сразу и не заметил, как у входа в наше «купе» (назовем его «купе») выросла фигура женщины в коричневом берете, в жакетке и с черными усиками. Она вся была пьяна снизу доверху, и берет у нее разъезжался...

 – Я тоже хочу Тургенева и выпить, – проговорила она всею утробою...»

Про орловского дворянина, про гражданина прекрасной Франции вы еще прочитаете в сегодняшнем номере. Что же касается Венедикта Ерофеева, то книжка Олега Лекманова, Михаила Свердлова и Ильи Симановского – не совсем биография. Точнее сказать, не только биография. Она состоит из двух частей, только они идут не последовательно, а, так сказать, параллельно. Книга разбита на главы, повествование построено вполне биографично: «счастливое» детство, юность и стремление быть вечным студентом, скитальчество и бездомье, особняком – «Москва – Петушки», жизнь после «Петушков», последние годы. Все нормально, все правильно. Но, как я уже говорил, параллельно с биографией в каждой главе есть еще и филологический разбор главного произведения Ерофеева – его поэмы «Москва – Петушки». Читатель таким образом путешествует по двум направлениям – вместе с писателем Венедиктом Ерофеевым (от его рождения до смерти) и вместе с персонажем поэмы Веничкой – от Москвы до Петушков (и, возможно, обратно).

Биография предельно подробна, хотя жизнь героя как раз бедна на события. Учился в МГУ – выгнали. Учился во Владимире – выгнали. Учился в Орохове-Зуеве – выгнали. Учился в Коломне – выгнали. Жил там-сям, работал там-сям. Сочинил поэму, стал знаменит. Снова: жил там-сям, работал там-сям. Сочинил трагедию «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора», началась перестройка, опубликовали в СССР, пришла настоящая слава. Недолгая, но прижизненная. Или нет: прижизненная, но недолгая. Все.

Мало того, что жизнь Ерофеева скудна на события, так она еще чуть ли не вся состоит из мифов и легенд, создавал которые часто сам Венедикт Васильевич. Так что работу авторы проделали гигантскую.

Меня, конечно, собственно биографическая часть привлекла больше (там я узнал довольно много для себя нового), но читателю, уверен, будут интересны обе линии повествования. Кстати, пока не начал цитировать. Скоро выйдет книга Александра Сенкевича, которая так и называется «Венедикт Ерофеев». Она выйдет в знаменитой биографической серии «Жизнь замечательных людей». А фрагмент из нее читайте в сегодняшнем номере на с. 12.

Но вернемся к работе Лекманова, Свердлова и Симановского.

Олег Лекманов, Михаил Свердлов, Илья Симановский. Венедикт Ерофеев: посторонний.  – М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной. – 464 с. (Литературные биографии).

«Счастливое» детство, родственники. Дед: «27 июля 1942 года дед Венедикта Ерофеева был приговорен к расстрелу с конфискацией имущества в пользу государства. Через некоторое время расстрел был заменен на 10 лет лишения свободы, которые ему отсидеть не пришлось – через несколько дней после «помилования» Василий Константинович скончался в тюрьме». Отец: «Еще в 1944 году «за ослабление контроля» над транспортными агентами Василия Васильевича понизили до должности дежурного по станции. А в начале июля 1945 года его арестовали… 25 сентября 1945 года постановлением военного трибунала Кировской железной дороги Василий Васильевич Ерофеев был осужден на пять лет лишения свободы с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях с последующим поражением в правах сроком на три года». И далее: «В 1990 году Василий Ерофеев был реабилитирован… О реабилитации Василия Ерофеева его смертельно больной младший сын еще успел узнать». Брат: «В марте 1947 года на Анну Ерофееву и на всю семью обрушилась еще одна беда. За кражу хлеба на станции Зашеек арестовали старшего из братьев – Юрия, и вскоре он был осужден на пять лет исправительно-трудовых лагерей. Вдобавок к этой беде Венедикта, Бориса и Нину в мае с цингой положили в больницу».

Мать Ерофеева не справлялась, какое-то время Венедикт содержался в детском доме. Рассказывает сестра писателя Тамара Гущина: «Однажды, помню, вызывает меня заведующая детским домом, я прихожу, она говорит: «Убедите вашего младшего брата, он категорически отказывается вступать в пионеры». Я говорю: «Венечка, ну почему ты не хочешь-то? Все же в пионеры вступают…» Он – голову вниз и отвечает: «А я не хочу!» Это, конечно, был тихий бунт не против советской пионерской организации, а против коллективизма как такового».

Учеба. Круглый отличник Ерофеев легко поступает в МГУ. Но… «Ему было неинтересно учиться, потому что он понял, что это все такая мура, что это не дает ему такого движения, которого он хотел бы. Сам процесс учебы его не устраивал, это ему было неинтересно. Он явно хотел большего и был о себе более высокого мнения. Причем без какой-то особой гордыни и подчеркивания, но было ясно, что он настолько вникал в литературу сам и настолько ее знал, что его не устраивал обычный процесс формального обучения. Это ему было не нужно. Потому что он знал больше. Потому что он сам работал над собой», – со слов Ерофеева рассказывает Ирина Дмитренко».

Как, спросите, работал? Ну как работать над собой в СССР свободному человеку? Примерно так: «Легендарную историю об университетском пьянстве Ерофеева со слов «кого-то из Вениных однокурсников» пересказала в своих воспоминаниях Наталья Логинова: «На первом курсе Венедикт Ерофеев стал чемпионом… Происходило это в Ленинской аудитории, рядом с кафедрой, ставился стол, на котором были кастрюля с вареной картошкой, банка с килькой, хлеб и бутылки с водкой. С каждой стороны стола садился представитель какого-то факультета… По гонгу участники соревнования выпивали по стакану водки, после чего закусывали и начинали беседовать на заданную тему. Через некоторое время гонг повторялся, как и все остальное, и постепенно участники начинали отваливаться. И вот остались математик и Веня. Но после очередного стакана кто-то из болельщиков очень бурно приветствовал математика, тот обернулся и упал со стула. И так Веничка остался один за столом как Чемпион…» Конечно, многое в этой истории вызывает обоснованные сомнения…»

На кухне у Юлия Кима и Ирины Якир. 1986 год. Фото из книги

Но что-то подобное наверняка все же было. Тем более что в том или ином варианте такие соревнования знакомы почти всем, кто учился в советских вузах. Впрочем, не только же бухали студенты, верно? Вот и о любви. Точнее, о целомудрии: «7 марта Венедикт записал в дневнике: «…появляется Зимакова в сопр<овождении> Мироновой. Бездна вина и куча вздора. В полночь удаляется сумеречная Миронова. Зим<акова> остается. Грехопадение». Тема продолжается в записи следующего дня: «Весь день с Зим<аковой>, и теперь плевать на все остальное». Торжествующий тон этих двух записей позволяет предположить, что символически свершившееся именно в Международный женский день «грехопадение» было первым в жизни 23-летнего Венедикта».

Ну не знаю. Вот не стал бы я так прямо утверждать подобное. В СССР кроме водки ведь только секс и был. Не телевидении секса и впрямь не было, а, так сказать, неофициально один лишь секс как раз повсюду и был.

А Ерофеев уже пишет «Петушки»: «Основной текст поэмы «Москва – Петушки», по-видимому, сложился быстро, за несколько месяцев. Впрочем, уже после написания произведения Ерофеев в течение некоторого времени еще шлифовал его и дополнял разнообразными вставками… Нахождение Ерофеевым «нового языка» («собственной манеры письма») трудно не назвать чудом: пусть сверходаренный, но все же дилетант стремительно преобразился в одного из лучших прозаиков современной ему России… Что тут сыграло главную роль? Многолетние поиски стиля, отразившиеся в прежних сочинениях Ерофеева, а также в его письмах и записных книжках? Ерофеевское постоянное, но выборочное чтение?.. Случайное и счастливое попадание в нужный тон? Ответа мы не знаем и теперь уже, наверное, никогда не узнаем».

«Петушки» ходят в самиздате, в 1973 году публикуются на Западе, сначала в Израиле – далее везде. А что же автор? Ну как что? Живет в СССР…

И два финальных аккорда.

Первый: «19 апреля 1987 года произошло событие, взволновавшее многих друзей и знакомых Ерофеева: в этот день он крестился в католическом храме Святого Людовика на Малой Лубянке».

И второй: «Жалко, что автор «Москвы – Петушков» не узнал о своеобразной реакции руководителей московских железных дорог на публикацию поэмы в журнале «Трезвость и культура», – тогда, вероятно, он развеселился бы еще больше. «Контролерам был известен Ерофеев, – пишет Андрей Анпилов. – Когда вышла в «Трезвости и культуре» поэма, им, оказывается, начальство устроило собрание, где упрекало за поборы с зайцев и пьянство на рабочем месте. То есть меры по результатам сигнала были приняты». Не поручимся, впрочем, что это не городской анекдот».

А о смерти – нет, не буду писать. И про «филологическую» часть не буду. Сами читайте, сами спорьте (или соглашайтесь) с авторами. Читайте, оно того стоит. 

Продолжение темы см. здесь, здесь и здесь.