Евгений Лесин
Александр Тимофеевский (в центре) на вручении премии «НГ» «Нонконформизм» (2015).
Фото Павла Сарычева
Писать про такую книгу, как «Кулинария эпохи застолья» во время Великого поста – верная душеспасительная идея. Захватывающие образы еды послужат проверкой православных на выдержку. Зато на Пасху можно будет разговеться на полную катушку. Особенно с замечательной книгой Александра Тимофеевского. Книга эта, можно сказать с уверенностью, достойно продолжает кулинарные традиции мировой и русской литературы – воспевания еды и напитков в стихах и прозе. Тут можно вспомнить пиршества в романе Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», где, правда, воображение было поражено не поварскими изысками, а количеством и разнообразием поглощаемой снеди. Неизменно лезет в голову «Приглашение к обеду» Державина («Шекснинска стерлядь золотая,/ Каймак и борщ уже стоят;/ В графинах вина, пунш, блистая То льдом, то искрами, манят»), классика Пушкина: из письма к Соболевскому «У Гальяни иль Кольони/ Закажи себе в Твери/ С пармазаном макарони,/ Да яичницу свари», и, конечно, из «Онегина»: «Пред ним roast-beef окровавленный,/ И трюфли, роскошь юных лет».
В общем, примеров можно приводить много. Вот многие сближают поэзию с кино – по общности принципа подбора, длительности и чередования кадров/образов. Но все-таки поэзию больше хочется ассоциировать с кухней – с феерией изощренных рецептов и вкусов. Ну, вот, скажем, читает человек: «Духовной жаждою томим,/ В пустыне мрачной я влачился», и тут же все у него внутри отвердевает, иссушается, исходит горькой слезой, а стоит лишь прочесть про «шекснинску стерлядь», представить, как она вольготно разлеглась на блюде, во всем существе откуда-то рождается небывалая радость, бодрость, свет. Невозможно не помянуть тут также чудесную «Книгу о вкусной и нездоровой пище» Михаила Генделева, в которой рецепты звучат примерно так: «Ловят, значит, осьминога, а потом, удалив чернильницу, долго шлепают октопуса о прибрежный камень. Поначалу я думал, что это головонога за что-то наказывают, но, как оказалось, просто отбивают. То ли для мягкости, то ли изгоняя вредный привкус, то ли из предрассудка. Далее головонога или коптят, что в домашних условиях Петах-Тиквы хотя и теоретически невыполнимо, зато изумительно канает под пивко».
|
|
Александр Тимофеевский. Кулинария эпохи застолья / Ил. В.Н. Зуйкова– СПб: Вита Нова, 2020. – 136 с. |
Но и это еще не все. В книге три раздела. Первый – «рецепты» (о них мы сказали достаточно). Но есть и еще два – «Случаи» и «Пародии». «Пародии» отчасти перекликаются с основным разделом (скажем, «Люблю азу в начале мая!..» – можно было бы поместить и в «пародии»).
Но в книжке есть ведь еще и «Случаи». Это прозаические фрагменты, байки, анекдоты. Например, рассказ о том, как автор (или лирический герой) читал вслух стихи Маяковского – «…любовная лодка разбилась о быт». Девушка не узнала классику, обиделась, рыдала:
«– Ты меня разлюбил. Твоя любовь разбилась о быт…
– Дура, – сказал я, – эти стихи написал не я, а совсем другой поэт».
Или история про другую девушку. Она захотела танцевать в электричке.
«Я отвечаю:
– Танцуй!
Она:
– Мне тесно!
Я говорю:
– Нет проблем!
|
|
«Авокады, пожалуй, не надо, наш салат будет вкусен и так». Иллюстрация из книги |
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, послушный им народ.
Быть может, за хребтом
Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.
Вокруг нас стало образовываться пустое пространство. Пассажиры догадались, что я гоню антисоветчину. Бедняги, они боялись попасть в историю. Постепенно все слиняли в другой вагон. Осталась только наша компания. А мы с Иркой стали танцевать джигу».
Было это, как нетрудно догадаться, еще при большевиках, и было, в общем, рискованно. Недаром Тимофеевский так заканчивает этот «случай»: «Теперь скажите, есть ли в мире еще одна такая страна, где бы стихи на протяжении 170 лет воспринимались как запретные?
Они и сейчас кажутся диссидентскими. Правда, нас теперь в насмешку называют господами, но все равно:
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов,
страна рабов…»
А вот более веселая история. Про детского писателя Гену (Тимофеевский не называет его фамилию, не станем и мы):
«…Кроме того, он был великий алкаш и поддавал с артистами, футболистами, хоккеистами, массажистами, аферистами и пр., короче, не было такой социальной группы, с которой бы он не поддавал.
Утром мы проснулись под звуки Моцарта и ходили, нелепые, из комнаты в комнату, натыкаясь друг на друга. Пельмени серые и застывшие в жиру, как оплывшие свечи, вызывали тошнотворное чувство.
Дверь в туалет была открыта. Я увидел Гену. Он стаял на коленях перед унитазом, ловил свое отражение в воде и брился.
– Что ты делаешь, – сказал, – ведь зеркало есть.
– Недостоин, – буркнул Гена».
Потрясающее, согласитесь, чувство прекрасного и великого у неназванного по фамилии Гены.
И потрясающая и вкусная (во всех смыслах) книга получилась у Александра Тимофеевского.
комментарии(0)