Больше всех он любил свою кошку

Фридрих Горенштейн писал о людях, а обожал животных.  Фото из книги Фридриха Горенштейна «Дрезденские страсти». 2015

«– Да. И я никогда не скрывал. Шестидесятые – фальшивый ренессанс. Они же люди были все фальшивые. «Распалась связь времен»...

Выплеснули вместе с водой ребенка. Выплеснули... И пошла хемингуэевская комсомолия. Пошла новомировская кирза, пошел очерк. Пошло с а м о в ы р а ж е н и е. Исчезло ремесло.

Самое главное качество шестидесятников – а я имел дело далеко не с худшими людьми – они знали заранее, какой материал взять, чтобы это понравилось публике. Всегда это присутствовало. У меня такого никогда не было».

Это ощущение «чужести», «инаковости» и, конечно, в первую очередь желание увидеть свои произведения (среди которых повести «Зима 53-го года», «Дрезденские страсти», романы «Псалом», «Место» и другие) изданными и побудило к отъезду – сначала в Вену, оттуда в Берлин. Горенштейну-сценаристу повезло больше, хотя из семнадцати его киносценариев поставили всего семь, к тому же имя автора не всегда значилось в титрах (как в ленте Андрея Михалкова-Кончаловского «Первый учитель»). Зато какие фильмы в этом списке – «Солярис» Андрея Тарковского (сценарий написан Горенштейном в соавторстве с Тарковским же), «Раба любви» Никиты Михалкова (сценарий – в соавторстве с Кончаловским)! Горенштейн-драматург тоже был востребован: только на родине его пьеса «Детоубийца», написанная в 1985-м, долго и с успехом шла в пяти театрах, в том числе в Театре имени Вахтангова, в Малом, в Александринке... Не говоря о спектаклях, книгах, журнальных публикациях, переводах, появившихся в США, Франции и других странах после отъезда автора из СССР. Да и в Советском Союзе при всей «неизданности» читатели и почитатели у Фридриха Горенштейна имелись – такие режиссеры, писатели, литературные критики, драматурги, как Тарковский, Кончаловский, Юрий Трифонов, Виктор Славкин, Марк Розовский, Бенедикт Сарнов и другие, считали его гениальным. Хотя это было признание в узких кругах.

Если обратиться не к творческой, а к «человеческой» биографии Горенштейна, то легкой ее тоже не назовешь. Родители познакомились в бердичевской комсомольской организации. Отца, молодого профессора политэкономии Наума Горенштейна, арестовали в Киеве (где и родился будущий писатель) в 1935-м, в 1937-м расстреляли. После ареста отца Фридрих Горенштейн на время стал Феликсом Прилуцким – по фамилии матери, Энны Прилуцкой. В Великую Отечественную мать – директор дома для малолетних нарушителей, потом заведующая детским садом – поехала из Бердичева в эвакуацию с сыном и родственниками и умерла в узбекском Намангане. Позже детские впечатления лягут в основу «Дома с башенкой» (хотя реальные воспоминания автора отличаются от рассказа): «Рассвело. Маленькие оконца товарного вагона посинели, и в них начали проскакивать верхушки телеграфных столбов. Мальчик не спал всю ночь, и теперь, когда голоса притихли, он взял обеими руками горячую руку матери и закрыл глаза. Он заснул сразу, и его мягко потряхивало и постукивало спиной о дощатую стенку вагона. Проснулся он тоже сразу, от чужого прикосновения к щеке.

Поезд стоял. Дверь вагона была открыта, и мальчик увидел, что четверо мужчин несут его мать на носилках через пути. Он прыгнул вниз, на гравий железнодорожной насыпи, и побежал следом.

Мужчины несли носилки, высоко подняв и положив на плечи, и мать безразлично покачивалась в такт их шагам.

Носилки внесли в дверь вокзала, и мальчик тоже хотел пройти туда, но медсестра в телогрейке, наброшенной поверх халата, взяла его за плечо и спросила:

– Ты куда?

– Это ее сын, – сказал один из мужчин и добавил: – А вещи где ж? Эшелон уйдет, без вещей останетесь...

Дебют молодого автора в журнале «Юность» в 1964 году.  Фото Евгения Никитина

Феликса-Фридриха отправили в детдом, где он заболел полиомиелитом и только после войны был разыскан тетками со стороны матери, с которыми и вырос. По окончании школы одно время был чернорабочим, потом окончил Днепропетровский горный институт, работал горным инженером на шахте в Кривом Роге, прорабом на стройке в Киеве. В 1962–1964 годах учился в Москве на Высших сценарных курсах, и до отъезда из СССР сценарии его и кормили.

Наверное, оттуда, из детства со страшными утратами и чувством одиночества, и проросли в его творчестве те босхианские мотивы, о которых высказался Шимон Маркиш в 2002-м в «Иерусалимском журнале» в статье «Плач о Мастере» на смерть писателя: «Очень жаль Горенштейна и близких к нему людей, что у него был такой трудный, неуживчивый характер, что больше всех в жизни он любил свою кошку, но, по моему твердому убеждению, вход в личную жизнь писателя должен быть читателю воспрещен. Однако одиночество Горенштейна – это и литературное обстоятельство: он стоит высоко над своими персонажами, ни с одним из них не идентифицируется. Более того, насколько я в состоянии судить, он их не любит, никого из них, ни мужчин, ни женщин, ни даже детей: мир ужасен, он не заслуживает любви. Горенштейн – самый мрачный из писателей своего времени, законченный пессимист и мизантроп. Ужасный этот мир в подавляющей части произведений Горенштейна населен уродами и чудищами, заставляющими вспомнить даже не Питера Брейгеля Старшего, а Иеронима Босха».

Да, после развода со второй женой писатель жил в одиночестве. Хотя оставались друзья – Борис Антипов, Игорь Полянский, Мина Полянская, издававшие журнал «Зеркало Загадок», в котором Фридрих Наумович был постоянным автором. Полянская посвятила ему книги «Берлинские записки о Фридрихе Горенштейне», «Плацкарты и контрамарки: записки о Фридрихе Горенштейне» и первую монографию «„Я – писатель незаконный“. Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна», где, в частности, писала: «Знатоки и любители литературы высоко ценят Горенштейна и вне политического контекста – как художника. «Так не умел и не умеет никто ни среди предшественников, ни среди ровесников, ни среди тех, что идут следом», – писал о мастерстве Горенштейна Симон Маркиш. «Вторым Достоевским» величал его Ефим Эткинд. «Тургеневскую чистоту русской речи в прозе» отмечал Марк Розовский. Иконописцем литературы (писателем «обратной перспективы») называл Лев Аннинский. «Единственным русскоязычным кандидатом на Нобелевскую премию», «великим» писателем, «которого одни не заметили, а другие замолчали» – Виктор Топоров. Писателем, наделенным «могучим эпическим даром» – Борис Хазанов. Горенштейн – «классик русской прозы», сказал в некрологе Александр Агеев и выразил опасение: «похоже, что и после смерти судьба его легкой не будет». А вот отрывок, тоже подтверждающий любовь писателя к братьям меньшим: «Фридрих не читал книг и не смотрел фильмов, в которых убивают животных. Животных он любил всех без исключения, даже лягушек. «Давно я не видел лягушек», – говорил он нам с грустью во время поездок за город на нашем стареньком фольксвагене. Мы даже как-то искали их, но не нашли. Горенштейн не стал читать «Моби Дика» Мелвилла только потому, что там «травят» кита. И как я ни уверяла его, что в книге кит вовсе и не кит, а нечто совсем другое, кит-оборотень, белый призрак и, возможно, само воплощение зла или карающая рука в оболочке кита, он не согласился с моей трактовкой романа, упрямо повторяя: «Там травят кита, а если Мелвилл подразумевал не кита, а некую другую силу, то нужно было придумать другую «оболочку», другой символ». «Но ведь в таком случае вы пропустите великий роман, он пройдет мимо вас», – настаивала я. Он ответил: «Иногда полезно чего-нибудь не прочитать и не знать! Невежество в сочинительстве может быть даже полезным, если оно озарено яркой игрой выдумки». После того как умер любимый кот Крис, Горенштейн некоторое время вообще ничего не писал».

Так что крылатая фраза (или, как сейчас говорят, мем) персонажа Елены Соловей из фильма «Раба любви» «Господа, вы звери, господа!» – это, по Горенштейну, комплимент людям. Или огромный им аванс. И чаще всего незаслуженный.