Лошадь

Зимою этого года совсем не повезло Поликарпу. Дрова кончились. В холодном дому не знали, как согреться, простуженные жена и четверо малолетних детей. А тут он услышал от брата, приторговывавшего самогонкой, что лесник купил в этот раз самогона несколько литров в честь то ли именин, то ли какого другого праздника и, стало быть, будет мертвецки пьян.

Жители деревни боялись встречаться с лесником в его владениях. Многие ненавидели его даже в открытую, а уж за глаза все говорили: "В лесу зверя нет хуже, чем наш лесник". Лесник был угрюм, нелюдим, лет до тридцати жил бирюком. Потом как-то случилось, что женился он на бабе из соседней деревни. Но продолжал жить все так же в хате, стоящей в лесу, лишь изредка появляясь в деревне, когда хотел что-то купить или нужно было зайти в сельсовет, чтобы получить зарплату. Баба его тоже на людях не появлялась. Тем не менее нашлись среди жителей видевшие ее со страшными синяками. И вполне может быть, что так оно и было на самом деле, ибо лесник действительно был тяжел на руку.

Впрочем, это не слишком непривычное для деревни дело молва вполне простила бы ему. Но разве можно было испытывать к леснику что-нибудь, кроме ненависти, если он нещадно ловил мужиков, которым одно дерево, срубленное на дрова для отопления безнадежно промерзшей хаты, засчитывалось как расхищение имущества советской власти, за что расплатой была тюрьма? Однажды двое смелых отважились убить лесника. Решили, что один из них будет рубить деревья ночью в глухом месте, нарочно создавая побольше шума, чтобы услышал лесник. Другой будет в засаде с ружьем, чтобы больше никто потом не мешал мужикам рубить лес на свои скромные нужды.

Однако получилось по-другому. Лесник после этого стал ходить прихрамывая. А когда председатель спросил его, в чем дело, ответил, что неудачно упал, когда латал прохудившуюся крышу своей избушки. А двое собиравшихся убить лесника так и не вернулись. Говорят, председатель спрашивал у лесника и об этом. На что лесник, ухмыляясь, ответил, что в последнее время в лесу развелось много медведей, которые вполне могут задрать неосторожного охотника. И боялись после этого мужики ходить в лес, только уж если совсем нужда замучит, что и в тюрьму, и пулю в лоб не страшно. А у Поликарпа мало того что семья умирала без дров, так он еще был уверен, что лесник пьяный будет, а значит, не поймает. Когда стемнело Поликарп, взял свою худую лошаденку и отправился в лес.

Сначала стучать топором было боязно. Все казалось, что из-за каждого дерева глядят змеиные глазки лесника, который через миг нацелит свое ружье и грозно крикнет: "А ну кончай лес губить! Попался ты, хлопец, теперь не рыпайся!" Но уже через полчаса работы Поликарпа охватил злорадный восторг: "Ты, лесное чучело, пьяный валяешься, а я и нарублю, сколько мне надо!" Нагрузив телегу стволами срубленных деревьев, Поликарп медленно поехал. Надо бы быстрее, но быстрее не могла старая, истощенная лошадь. Уже выезжая из леса, он услышал окрик лесника:

- Стой, собака!

По голосу можно было понять, что лесник очень пьяный и злой.

"Вот дернула его нелегкая", - с тоскою подумал Поликарп, понимая, что и нетрезвый лесник может догнать его, а тогда тюрьма. И семья - жена, дети - умрет с голода. Пришлось Поликарпу взять кнут. Лошадь продолжала все так же медленно идти под ударами, покорно опустив голову и, наверное, не понимая, за что человек, которому она честно служила больше десяти лет, не жалея своих скудных сил, вдруг так возненавидел ее.

Крик лесника слышался ближе:

- Стой! Догоню - хуже будет. Стой! А то из ружья пальну.

Лошадь уже не могла идти. Но новые удары кнута обрушились на нее новой пронзительной болью. Поликарп молился: "Только бы убежать. И за что мне так не везет? Помоги же хоть раз, Господи!" - снова брался за кнут.

Лошаденка бежала неестественно быстро, как никогда не бегала прежде. Пьяный лесник, преследовавший Поликарпа на лыжах, заметно отстал, а потом, наверное, и вовсе бросил преследование. Поликарп побоялся ехать прямиком в свою деревню и сделал значительный крюк. Когда к утру он подъезжал к своему двору, лошадь уже едва дышала. Зато шел снег, заметая следы беглецов. В окне дома Поликарпа горела лучина. Он постучался в окно, закрашенное морозом. Через несколько секунд из-за двери послышался немного хриплый от простуды голос его жены:

- Кто там?

- Я, твой муж, кто ж еще!

Заскрипел отодвигающийся засов.

Входя в холодный дом, Поликарп радостно сказал:

- Я дрова привез.

- Вот и дюже хорошо, согреемся наконец.

Поликарп понял, что сейчас он должен как можно скорее, даже не распрягая лошади, наколоть дров.

Минут через двадцать в печи запрыгали радостные огоньки. Хата стала наполняться теплом, отчего плотно укутанные, но все равно мерзшие дети, спавшие на печи, перестали ворочаться. Их сон становился все спокойнее. На лице самого маленького появилась довольная улыбка.

Поликарп побежал распрягать лошадь. Лошадь еще дышала, но уже не так часто. Каждый вздох вызывал в ней ноющую, жгущую боль. А хвост, словно на неживой, стал покрываться инеем. Лошадь умирала. Она по-прежнему доверчиво лезла мордой к подошедшему хозяину, и казалось, будто просила прощения, за то что не сможет больше служить ему. Поликарп распряг ее, завел в хлев. Высыпал ей остатки соломы. Голодной лошади больше не хотелось есть. Она положила голову на плечо Поликарпа. Поликарп гладил ей гриву, не отваживаясь посмотреть в глаза. Он чувствовал, что загнанное им насмерть животное его простило. Лошадь тяжело и совсем по-человечески вздохнула и затихла.

Выходя из хлева, Поликарп заплакал. Заплакал не по-бабьи, а так, как плачут только мужчины, теряя лучших друзей┘