Анна Шаргунова Всегда так бывает: сидите вы на пляже в придурковатой косыночке, а рядом - заскорузлые тела пенсионеров, зорко отслеживающих перемещения своих внуков и правнуков. Внуки и правнуки визжат, демонстрируя энергию жизни, обещающей быть такой же бессмысленной. Вам-то на них положить, но всегда находится женщина с лицом, из которого проглядывает что-то нехорошее и даже неинтересное, и она обязательно разозлится на маленьких визгунов и крикнет истерично: "Женщина! Уберите своего ребенка!"
У этой женщины - тяжелая судьбина. В глубокой молодости она поддалась социальному влиянию фригидной маменьки, и легла под нож, и увидела своего ребенка в белом эмалированном тазу, похожего на сырую котлетку. Потом она лечилась от разных женских недугов и заработала себе хроническое бесплодие. Мужик от нее ушел, потому что мужики хотят не детей, конечно, но общественного статуса отца, и когда ей звонит подруга детства с новостями о крестинах своих многочисленных потомков, она холодно молчит. Ей лет тридцать пять, и, в животе кое-какие неполадки: у женщин в животе всегда что-то зреет, то ребенок, то опухоль.
Жалеть такую дуру смысла нет - нет вообще смысла жалеть массового человека, даже зародыш-котлетку особенно не жалко. Социальноопасную тему аборта необходимо разграничить. В конечном счете аборт не более чем операция, не более чем нежелание поддаваться физиологическому процессу. Когда у меня болит голова, я не поддаюсь безволию, я принимаю таблетку - кто запретит мне выпить другую таблетку и выплеснуть другую боль в пластиковые руки врача-убийцы? Дело в другом. Если вы только женщина тридцати пяти лет и бесплодны, то тогда, да, все позади. Если вы человеческое существо, злое и своевольное, - все впереди.
Ребенок в конечном счете являет собой последнее пристанище негодяек. Они всю жизнь треплются по телефону и спрашивают друг у друга: "Что мне делать?" Подсказываемые решения всегда классичны - ну, ребенка себе роди. Через двадцать лет ребенок вырастет и уйдет, придется решать ту же проблему. Ребенок лишь добавит несовершенства и без того дерьмовому миру, добавит еще одну смерть.
Об этом писал еще Бердяев. Признавался, что краснел при виде беременных - ему казалось, что он в чем-то непоправимо перед каждой из них виноват. Люди, как тут ни бесись, мир не меняют - его меняют идеи. Не смертные человечишки, а бессмертные образы. Только идеи придают смысл существованию, мир вещей бессмыслен. Сама по себе жизнь ничего не значит, она неотличима от гибели. Если тест показал вам неумолимое "ДА", прогуляйтесь по кладбищу. Вглядитесь в жизнерадостные лица на могилах: Петров с Петровой, у них и гроб двуспальный, к Ивановым вот уже и дочка присоседилась - ее дети к ней иногда приходят, но вскоре родят своих, и те уже никогда не узнают о трудовых буднях самих Ивановых. Смерть украдет всех, о ней надо помнить.
Человек заражен небытием, заворожен. Жизнь - соблазн, и, вечная, она всегда заканчивается. Аборт в этом смысле является актом воли и может претендовать на уважение. Рожать или не рожать - вообще не вопрос, так как несостоятелен. Убийственно не небытие, убийственна граничащая с отсутствием мысли повседневность. Сам факт того, что проблема аборта обрастает социальными противоречиями (противниками, союзниками, сочувствующими), свидетельствует о слабости. Если бы христианская цивилизация была здорова, аборт в принципе не мог бы привлечь хоть какого-то внимания. Наши квартиры кишат искалеченными, стерилизованными и кастрированными животными, изо дня в день мы наблюдаем их безрадостное существование в бесполом ярме, а в вагонах метро развешивают плакаты: "Пусть после вашей дьявольской работы у вас сочится кровь из-под когтей". Пусть она у вас сочится, когда вы везете доверчивую киску к ветеринару, когда вы с пеной у рта отстаиваете свои убеждения глобальной свинофермы. Потому что, отрицая аборты, вы отстаиваете СМЕРТЬ.
