Беседовал Сергей - Ты родилась далеко от Москвы. Это сказывается на ощущении мира?
- Конечно. Это сказывается не только на ощущении мира. Но и на мире тоже. Как таковом. Ну, если серьезно, то чувствуешь себя человеком-амфибией, жителем двух разных атмосфер. Я живу в Москве уже довольно давно, большую часть своей бессознательной и даже некоторый отрывок сознательной жизни. Однако много времени провожу в провинции и могу сказать, что провинция, глубинка, регионы мне не менее дороги, близки и понятны, чем Москва. Часто, приезжая в небольшой город впервые, ловишь себя на ностальгии: словно уже был здесь, жил когда-то. Яркое чувство узнавания посетило меня в Глазове, хотя этот город всегда лежал в стороне от моих ранишних путешествий. Вообще достаточно получаса пути в сторону от Москвы, чтобы переселиться не то что в прошлый - практически в позапрошлый век. Но не только кисло-сладкий вкус барбариски-ностальгии посещает во время таких путешествий. Порой больно видеть облупившиеся куски штукатурки на размытом газоне, весьма условный тротуар и проржавевшие крыши.
- У тебя вышла книжка. Скажи пару слов о ней. И что ты пишешь сейчас?
- Книжка называется "Вчера", в ней - повесть и несколько рассказов. Долго думали над названием. Редактор предложил вариант: "Новый палимпсест". Мама мне запретила, сказала, не знает, что это такое. Я все время что-нибудь пишу. Загвоздка в том, что, пока не напишешь, непонятно, что это. Скажем, "Вчера" начиналась как отрезки - а вышла повесть-очерк. Разумеется, не в газетно-фельетонном понимании слова "очерк", а в лесковском (тщу себя надеждой, как говаривал один персонаж). "Леди Макбет Мценского уезда", в конце концов, тоже очерк. Повесть "Вчера" стала способом избавления от навязчивых сновидений о славном большом селе Дударков, что под Киевом, откуда родом моя родня и, следовательно, отчасти я. Вообще я слишком хорошо чувствую свои корни. Это мешает: не дает оторваться.
- Ты публикуешься, следовательно, рассчитываешь на читателя. Чье признание хотела бы получить - массовое, келейное, "толстых журналов", маргинальных тусовок?
- Я бы хотела получить признание в любви, а не в литературе. Мне хватает моего признания: читают обозначенные в друзьях и изредка какие-то незнакомые люди. Кто-то ругает, кто-то обнаруживает сходство опытов. Первое придает бодрости и злости, второе убеждает, что ты в мире не один, кто-то еще дышит в одном с тобой ритме. От литературы мне вообще нужно не это. И, собственно, не литература объект моих устремлений. У меня есть абсолютно простые и конкретные требования, упования и просьбы к белому экрану или чистому листу бумаги: избавить от беспробудного идиотизма окружающего мира и человеческого существа, снабдить медиумическим ощущением подлинности, открыть глаза. Это трудно описать словами. Но надо. Иначе - зачем все?
Мне важно, как меня прочтет семья. Признание родных - это всегда самое искреннее признание. И другого не будет.
- Василина, каждый год ты ездишь в Липки на форум молодых писателей. Кто из участников (наставников и ровесников) тебе близок и интересен?
- Да, была трижды. В будущем году не поеду - там очень интересно, но это уж будет с моей стороны чересчур. Но вообще я много общаюсь с пишущими сверстниками не только и не столько по Липкам. Многих из тех, кто "вчера" заявил о себе как поэт, я знаю лично лет с шестнадцати, восемнадцати, двадцати. Карасев - состоявшийся поэт, он мой ровесник, ему 24. Шабуцкий - потрясающе точен и остроумен в своих поэтических формулировках. Многого ожидаю от поэта и переводчика Анны Веденичевой. Все они принимали участие в форуме. В этом смысле, я считаю, организаторам удалось собрать внушительный сноп колосьев. Что касается наставников, то, по-моему, они сами учились у нас не меньше, чем мы у них. Мне нравится проза Леонида Юзефовича, и сам он произвел на весь семинар большое впечатление. Я уважаю людей, которым интересно работать с молодежью. Я, например, вряд ли смогу - всегда думала, чем старше человек, тем он, по сути, глубже. Когда я повзрослею, буду бояться молодежи, стану ее избегать. А в часы вынужденного общения неминуемо начну с ними заигрывать, с этими странными, малопонятными, плохо образованными, бестолковыми подросшими детками. Непонятно, чего от нее ожидать, да ну ее, молодежь! Я уже и сейчас их боюсь, тех, кто младше лет на семь-десять.
- Твои произведения отличает симпатия к простому люду...
- Ну спасибо. Симпатия к простому люду. Да это не люд - это все моя родня. Как же мне ее не любить? К счастью, наш народ обучен чтению, а, будучи знаком с азбукой, он не нуждается ни в каких адаптациях сложной, "ненародной", "интеллектуальной" литературы. "Люд" все и обо всем знает, он очень умен и прозорлив - это его такая изначальная черта. Всякую фальшь, всякую дурную стилизацию, всякую попытку рассказать ему о нем самом он различает с двух слов, после чего "писатель", великий человек и инженер всеобщих душ, становится тем, кем он есть: умненьким мальчиком из балаганчика, изучающим народ, как собрание мелких животных с редкостными повадками. Поэтому думать об историческом пути России - напрасный труд. Жизнь - ее жить надо, а не думать, как сказал этот самый пресловутый, нигде не существующий в природе простой люд.
- А ты хотела бы родить?
- Самый серьезный вопрос. Не только в разговоре - в жизни. Честно ответить? Не знаю.
