Любовь Пустильник "Я знаю, что с тех пор, как я в переписке с Горьким и Толстым, за мной ведется усиленная слежка". Эту фразу я нашла в одном из писем Шолом-Алейхема.
С чего бы вдруг? В партиях писатель не состоял, в попытках провоза запрещенной литературы и подготовке терактов замечен не был. Неужто простая бдительность?
В Госархиве я обратилась к фонду Департамента полиции. Ни в одном из делопроизводств ничего найти не удалось. Зато кое-что нашлось в секретном архиве Особого отдела.
Департамент полиции и Особый отдел были созданы в 1880 году вместо ликвидированного III отделения Императорской канцелярии. Особый отдел обрел печальную известность в борьбе с крамолой. Здесь сосредоточивались шифротелеграммы, донесения, перехваченные письма и их копии. Все помечено грифами "Секретно" и "Совершенно секретно". Контингент - члены политических партий России, общественные деятели, революционеры, неблагонадежные издания и их сотрудники, писатели.
Листая пожелтевшие от времени бумаги, я добралась до 1903 года. И глазам своим не поверила: передо мной лежало "Дело о Соломоне Наумовиче Рабиновиче" (петербургские жандармы, видимо, не знали, что Соломон Рабинович и писатель Шолом- Алейхем - одно и то же лицо).
Интуиция не обманула писателя. В деле подшита его переписка с Толстым. Дело было заведено после письма Шолом-Алейхема к Льву Николаевичу от 27 апреля 1903 года. Потрясенный бесчинствами еврейского погрома в Кишиневе, он рассказывает Толстому о "злодеяниях и гнусных насилиях", совершенных при попустительстве полиции. Это письмо и все последующие были перлюстрированы.
Причина бдительности - интенсивная деятельность Шолом-Алейхема по оказанию помощи кишиневским евреям. Соломон Наумович решил издать литературный сборник "Помощь", а выручку от продажи направить пострадавшим. Он обратился к Толстому, Чехову, Короленко, Горькому, привлек к изданию еврейских писателей и поэтов.
Уже через несколько дней Соломон Наумович благодарил Толстого за ответное письмо и готовность участвовать в задуманном безгонорарном издании. Он с удовлетворением сообщал Толстому о сочувствии, встреченном "нашими несчастными братьями среди христиан всего мира". Сочувствие проявилось в десятках тысяч долларов, которые шли в Кишинев от евреев и христиан из Нью-Йорка, Филадельфии, в сочувственной речи мэра Вашингтона, которая "стоила выше всяких долларов".
"Горе наше великое, - пишет Шолом-Алейхем Толстому, - нашло отклик в сердцах всех лучших наших современников, и это служит значительным утешением для моего бедного народа, великого в своих страданиях, которым нет равных в мире, ибо глумление над целой нацией, гордящейся своим прошлым и лелеющей свое будущее воскресение, куда хуже всяких ограничений и даже кровопролития, подобного кишиневскому".
Лев Николаевич сразу же прислал три сказки, которые Шолом-Алейхем перевел на идиш, сохранив верность оригиналу.
Особый интерес Особого отдела Департамента полиции к писательской переписке объяснялся еще и тем, что Толстой незадолго до того был отлучен от Церкви и предан анафеме.
Сборник был уже в печати, когда грянула новая трагедия - погром в Гомеле. Писатель немедленно решил ехать туда.
Отправился на вокзал. Перед тем как войти в вагон, взял телеграфный бланк, на котором написал письмо Льву Николаевичу: "Собираюсь в Гомель, на место погрома, пишу с вокзала это письмо. Еду туда, где произошло нечто вопиющее прямо под команду и под барабанный бой..." Здесь же он предлагал Толстому часть выручки от продажи сборника предназначить в помощь жертвам гомельских событий.
Письмо сразу попало в Департамент полиции. Писателя "взяли на карандаш". Начальник петербургского сыскного ведомства приказал письмо скопировать и отправить адресату. Одновременно под грифом "Совершенно секретно" он уведомил о письме начальников киевского и московского Особых отделов. Поскольку в столице произведения Шолом-Алейхема были малоизвестны, он сопроводил депешу характерным предписанием: "Выяснить личность автора, его деятельность и сношения".
Начальник центрального жандармского аппарата счел необходимым скоординировать ведомственные усилия, чтобы помешать альянсу русского и еврейского писателей и пресечь их деятельность. О ходе дела предписывалось "доложить и представить в Департамент".
Были перехвачены и препарированы другие письма, адресованные Шолом-Алейхему. Одно из них пришло из Англии от последователя Толстого - В.Черткова. В письме Чертков просил с разрешения Льва Николаевича выслать ему оригиналы сказок для перевода и издания на английском языке. Письмо в конце концов дошло до Шолом-Алейхема, но посланное 19 сентября пробыло "на контроле" в Департаменте полиции до 2 октября, подверглось перлюстрации и копированию. Резолюция заведующего Особым отделом, стоящая на копии, требовала известить о письме киевских жандармов.
В деле имеется также копия письма другого последователя Толстого - П.Буланже, который обратился к Шолом-Алейхему с просьбой передать сказки одному из лучших переводчиков Толстого на английский - Элмеру Муду. Соломон Наумович ответил согласием и отослал рукопись переводчику в Англию. Это письмо также ушло киевским жандармам: "Препровождаю при сем Вашему Высокоблагородию, совершенно доверительно, для сведений и соображений, выписку из полученного агентурным путем письма С.Рабиновича из Киева 3-го сего октября к последователю учения графа Л.Толстого П.А. Буланже в Москву". Внимание полиции привлекли "зарубежные связи" и возможность сесть на хвост "агентам влияния". Интересно, что письмо, шедшее обычно из Киева в Москву три-четыре дня, Буланже получил чуть ли не через две недели - столько над ним трудились жандармы.
Департаменту полиции не могли импонировать упоминания Шолом-Алейхема о препятствиях, которые встретил сборник. Хотя цензурные изъятия не коснулись сказок Толстого, Шолом-Алейхем не без горечи сообщал Льву Николаевичу, что был вынужден "обезвредить некоторые наиболее ценные забракованные цензором вещи".
Поиски документов, связанных с Шолом-Алейхемом, я решила продолжать. Просматривала множество дел начиная с 1904 года и дальше. Меня интересовали события этой поры в связи с подготовкой работы о Горьком.
Удалось обнаружить "Дело о литераторе А.В. Амфитеатрове". Наряду с донесениями, касающимися Амфитеатрова - писателя, публициста, драматурга, театрального и литературного критика, - дело включало информацию о разных лицах. Я обратила внимание на кальку, где бисерным почерком были скопированы письма Амфитеатрова Шолом-Алейхему.
Амфитеатров отличался убежденной беспартийностью и радикализмом, дружил с Чеховым, за публикацию фельетона "Господа Обмановы", сочинения крамольного (о членах царской фамилии), был административно сослан в Сибирь. После освобождения с трудом выехал во Францию, затем поселился в Италии. Где бы он ни обретался, за ним приглядывала полиция - по просьбе русских коллег.
Страстный библиофил, Амфитеатров внимательно следил за появлением новых произведений Шолом-Алейхема еще в то время, когда не знал его лично.
Они познакомились в Италии, где Шолом-Алейхем проходил курс лечения обострившейся болезни легких на курорте Нерви. Недалеко, в Феццано, жил Амфитеатров. Он охотно помогал Шолом-Алейхему, страдавшему на чужбине от ностальгии.
Амфитеатров тепло отозвался о произведениях Шолом-Алейхема, был первым читателем, критиком, редактором романа "Блуждающие звезды", которому предсказал большое будущее. Основав демократический журнал "Современник" (не путать с "Современниками" Пушкина и Некрасова), он предоставил Шолом-Алейхему место на его страницах. С # 1 по 20-й за 1912 год в журнале печатался этот роман, сразу же приобретший широкую известность.
Шолом-Алейхема все же дожали. Политическая ситуация 1905 года и ухудшившееся на ее фоне состояние здоровья заставили его в том же году покинуть Россию. Он совершил лекционное турне по Европе, но самочувствие его к 1908 году стало таково, что писателю пришлось отойти от общественных дел. До начала Первой мировой Шолом-Алейхем с семьей жил в Италии и Швейцарии. Война застала их в Германии. Оттуда спешно уехали в Данию. В том же 1914-м перебрались в Нью-Йорк, где 13 мая 1916 года жизнь писателя оборвалась.
