Александр Щипин Алексей Иванов похож на слона. Того самого – из древнего анекдота про слепых, которые его щупают со всех сторон. Один считает его столбом, другой – веревкой, а третий – гофрированным шлангом. А Иванов мало того, что слон, так еще и совсем другой слон – тот, который стоит рядом и с интересом наблюдает за происходящим.
Сначала Алексей Иванов считался фантастом и писал повести «Корабли и Галактика» и «Земля-сортировочная», не вызывавшие большого энтузиазма у коллег. Потом гадкий утенок оказался лебедем и автором этнолингвистического бурелома «Сердце Пармы». Изданный вслед за этим роман «Географ глобус пропил» вызвал у критиков легкое недоумение резкой сменой жанра. В «Золоте бунта» Иванов вернулся к историческим сюжетам. Правда, нагородил такого Голливуда, что только саундтрека с «Полетом Валькирий» не хватало, когда главный герой Осташа сплавлялся по Чусовой.
Алексея Иванова очень хочется объявить чуть ли не главным специалистом по истинно национальной литературе. Его изыскания в области истории языка, истории религии и истории российской государственности очень к этому располагают. Но что-то не складывается. Нет у Иванова рассуждений о судьбах Родины и трагических возгласов: «Камо грядеши?». В сущности, он такой же писатель-историк, как писатель-фантаст. А вся эта путаница происходит из очень распространенного заблуждения о том, что «историческое – значит, национальное». И все-таки Иванов – писатель действительно национальный. Просто щупают не там.
Все, что до сих пор написано Ивановым, написано о русской душе. Конечно, не об экспортном варианте «загадочной русской души» – нервном медведе с балалайкой, которого так любят иностранцы. Это душа исключительно для внутреннего употребления, практически национальная идея. Алексей Иванов вообще очень охотно рассуждает на тему души. Украденные и потерянные души настолько часто упоминаются в «Сердце Пармы» и «Золоте бунта», что кажутся навязчивой идеей.
Душа, собственно говоря, – это и есть навязчивая национальная идея. Герои Иванова постоянно думают и говорят о душе. Он не просто описал национальный характер – он описал характер нации. Но для того, чтобы понять князя Михаила из «Сердца Пармы» или сплавщика Осташу из «Золота бунта», нужно отвлечься от всего исторического антуража и вспомнить Служкина из «Географа». Потому что, несмотря на кажущуюся простоту, этот роман у Алексея Иванова – едва ли не главный. Виктор Служкин, как и все герои Иванова, живет черт знает как. Он может показаться новым типом «лишнего человека» и наследником героев 70-х – хороших, но мающихся. Однако на самом деле разница между ними огромная. Все эти «лишние люди» стрелялись на дуэлях и прыгали с «тарзанки» в реку, потому что им хотелось чего-то большого и светлого, а чего именно – они не знали. Персонажи Иванова не маются. И самое главное – их не жалко. Не в том смысле, что «так им и надо, сволочам», а просто еще непонятно, кто кого жалеть должен. Они-то как раз в отличие от «лишних» все прекрасно знают, а если не знают – то чувствуют. И всегда помнят, что правильно, а что нет. А то, что это редко проявляется в их поступках, не имеет никакого значения. Они не создают – они сохраняют.
Географ Служкин проговаривается однажды, что хочет жить, как святой. Сплавщик Остафий мечтает жить «без страстей». Алексей Иванов пишет именно о святых. И пусть князь Михаил, Служкин и Осташа живут абсолютно неправильно. Святые нужны для того, чтобы люди помнили: душа – есть. Они даже не пытаются научить жить правильно. Потому что никого ничему научить нельзя, а в качестве просто примера правильной жизни герои Иванова все равно никуда не годятся. Именно так и считает его Служкин, который случайно стал школьным учителем. Поэтому вместо того, чтобы сеять что-нибудь разумное, он пьет с учениками водку и ухаживает за старшеклассницей Машей.
В каждом своем романе Алексей Иванов препарирует жизнь своих персонажей, постепенно убирая из конструкции элементы, которые не являются несущими. Если отнять у героя семью, останется он человеком? Останется. А работу? И без работы вроде ничего. А если он убивает, крадет и прелюбодействует? Тоже пока держится. А вот душу уже тронуть нельзя – рассыплется человек.
Сохранять главное, но не уметь этому научить и даже просто применить в своей жизни – это и есть очень точно описанный Ивановым национальный характер. И даже, как это, может быть, ни печально звучит, национальная идея. Однако знать, что душа существует – это уже очень много. Это и есть главное сокровище нации. То самое предназначение России, о котором так много говорят. В общем, уже одного этого достаточно, чтобы записать Алексея Иванова в классики XXI века. Однако проблема Иванова в том, что он слишком хорошо знает историю и слишком хорошо пишет. Язык и этнографические подробности настолько насыщают текст, что все остальное рискует остаться незамеченным. Магический историзм «Сердца Пармы» и голливудская стройность «Золота бунта» сегодня, конечно, вне конкуренции. Но конкуренты рано или поздно обязательно появятся. Конечно, если Алексей Иванов будет каждую пару лет выдавать по блестящему историческому роману, он до конца жизни останется признанным мэтром жанра. Однако Иванов – уже гораздо более мощный писатель, чем это позволено в этноисторическом детективе, каким можно счесть «Золото бунта». И если его загонят в эту нишу, ничего хорошего не получится. Он не Умберто Эко и не Дэн Браун (хотя, конечно, их Брауны с нашими Ивановыми практически однофамильцы).
Лучшее, что может сделать сейчас Алексей Иванов, – опять-таки отсечь все лишнее и избавиться от складывающейся репутации писателя-историка. Потому что историков у нас много, да и романисты хорошие растут просто в геометрической прогрессии. А вот с национальными писателями как-то в последнее время туго. Так что самое время Иванову крикнуть, как Осташа: «Бью барку!» – и пустить ко дну свою славу исторического романиста. Потому что Алексей Иванов наверняка знает, что правильно, а что – нет.
