Александр Титков Сижу я давеча за письменным столом. Очередное творение Бенедикта Сарнова перед собой положил – обложку рассматриваю да критического вдохновения дожидаюсь. Тут приходит ко мне приятельница – девушка красивая и нигде не блондинка. Умная, следовательно.
Уселась моя приятельница на диван, ногу на ногу забросила и спрашивает:
– Что это у тебя?
– «Сталин и писатели», – отвечаю, – книга третья.
– Как же, как же... Читала, – говорит, – кстати, кто такой этот Бенедикт Сарнов, не расскажешь?
– Не знаю как в двух словах объяснить... Погугли в Интернете – там все обо всех есть... А я чай поставлю...
Когда я ставил на кухне чайник, до меня донесся крик:
– Какое ничтожество этот Сарнов!
– Почему ничтожество? – удивился я.
– Потому что толстый, седой, в очках и вообще.
– Может, не надо сразу так по физиономии судить? – робко заметил я. – Сарнов все-таки не фотомодель, а литератор. Пушкин вообще лицом «сущая обезьяна» был, но это не мешало ему писать замечательные книги...
– Нет, Александр, писателя надо судить не по книгам, а по тому, как о его портрете отзываются женщины...
– Да кто же тебя научил таким приемам литературной критики?
– Сарнов научил, Бенедикт Михайлович. Вот, послушай, что он пишет в своей книге: «Однажды (году в сорок восьмом), держась, как обычно, за руки, шли мы с моей любимой по Тверской и остановились перед портретами писателей, выставленными в витрине книжного магазина – того, что напротив Моссовета... На самом видном месте там красовался портрет... того, кто считался автором «Тихого Дона». И вдруг моя спутница сказала: «Какое ничтожество – Шолохов!..» Я вдруг увидел: в самом деле – ничтожество... Невзрачное какое-то, мелкое личишко, усишки... Это впечатление подтвердилось и окончательно укрепилось позже, когда я увидал его вживе: это было несколько лет спустя, на совещании молодых писателей, он там выступал перед нами в маленьком зале, а я сидел совсем близко, в первом ряду. Вдобавок ко всему оказалось, что он – совсем небольшого росточка».
Понял теперь, какими должны быть современная критика и литературоведение?! Носит писатель усы – смело пиши, что у него «усишки», бороду имеет – определи в козлобородые, лысого обзови «плешивым», а если, не дай бог, человек челку на бок зачесал – записывай в подражатели Гитлера... Такой вот текстологический анализ!
– Да... Представляю что написал бы Сарнов, попадись ему под руку Тургенев или Лермонтов...
– А я думаю, Сарнов не писал этой книги!
– То есть как так не писал?
– Никак не писал. Посуди сам. Может ли человек в восемьдесят лет написать томище чуть не в тысячу страниц?
– Всяко бывает. Вон Солженицын «Двести лет вместе» после восьмидесяти написал, – попытался я защитить авторство Бенедикта Сарнова, но моя подруга была непреклонна.
– А я не верю! – стукнула она кулаком по коленке. – Сарнов не верит, что Шолохов написал «Поднятую целину» (стр. 95), а я не верю, что Сарнов написал «Сталин и писатели».
– Но откуда же взялась эта книга?
– Я думаю, дело было так. Какой-то внештатный редактор «Эксмо» нашел в метро сумку со студенческим конспектом по истории советской литературы, привез ее в издательство, показал самому главному начальнику, тот полистал и принял решение назначить автором Бенедикта Сарнова...
– Что за бред? Как можно назначить человека автором книги?
– Ну ты наивный! Вон Сарнов пишет, что Сталин назначил Шолохова автором «Тихого Дона». (стр. 54 и др.)
– А может, все-таки надо как-то проанализировать книгу, прежде чем делать такие заявления?
– Нет, как сказано у Сарнова (стр. 98), «вряд ли стоит тут тратить силы и время на стилистический, текстологический или какой-нибудь еще анализ».
– Как не стоит?
– А вот так! Нам все «без всяких анализов сразу видно» (стр. 98).
– Ух ты! Сильно сказано! Ну, а если кто-нибудь все же потребует доказательств?
– Тогда бери пример с Сарнова: он честно пишет (стр. 100), что если кто-то потребует доказательств, то он, Сарнов, повторит ответ Воланда Берлиозу «Не надо никаких доказательств» (стр. 98).
После такого заявления я надолго впал в ступор, но потом, придя в себя, все-таки попытался защитить Сарнова:
– Пусть мнения у автора книги необоснованные, но познания-то у него обширные – он обо всех все знает: и о Сталине, и о Шекспире в одной книге рассказывать берется.
– Да, и что же он пишет о Сталине?
– «Сталин по самому складу своего мышления просто не знал и не понимал, что такое двусмысленность» (стр. 808).
– Точно! Сталин был дурачок прямолинейный. Потому и немецкую агрессию прозевал, что Гитлеру наивно верил...
– Слушай, давай без политики! Лучше о книге Сарнова поговорим, вот, ты сказала, что автор книжки сам не знает, о чем говорит, а доказать это можешь?
– Пожалуйста! Сарнов пишет (стр. 66), что в завещании Шекспира нет «ни слова о расчетах с издателями и книгопродавцами или о том, кому завещается право на дальнейшие издания. А ведь во времена Шекспира право на литературную собственность уже существовало...» И на этом строит утверждение о том, что Уильям своих пьес не писал.
– И что тут такого?
– А то, что Шекспир умер в 1616 году, а авторские права в Англии впервые были установлены законом королевы Анны в 1710 году. То есть «в те времена [когда жил Шекспир] авторского права еще не существовало. Продав пьесу театру, писатель переставал быть собственником своего произведения» – это же в любом учебнике по истории зарубежной литературы написано!
– Ну, про то, что Шолохов и Шекспир писать не умели, нам и без Сарнова уже много раз рассказывали, а что-нибудь оригинальное он сообщил?
– Да, открыл, что Шолохов был злостный антисемит!
– Что же Михаил Александрович такого вытворил?
– Сарнов рассказывает, что, когда Твардовский обратился к Шолохову (как к члену редколегии «Нового мира») за поддержкой в публикации романа Василия Гроссмана «Сталинград», тот ответил: «Кому вы поручили писать о Сталинграде? В своем ли вы уме? Я против».
– Подожди! Семен Липкин, у которого Сарнов позаимствовал эту историю, пишет, что Гроссмана поразило выразившееся в ней «дикое, департаментское отношение к литературе». При чем тут антисемитизм?
– При том, что, по мнению Сарнова, в этой реплике Шолохова просвечивал «другой смысл – отчетливо антисемитский: не еврею Гроссману выступать с романом о самой великой битве и самой великой победе русского оружия в нашей большой войне» (стр. 178).
– Спасибо Сарнову – просветил, а то бы я по наивности так и думал, что победы советского русского оружия в Великой Отечественной войне воспевали исключительно прирожденные русаки – лауреаты Сталинской премии – Павел Антокольский, Борис Полевой, Вениамин Каверин, Эммануил Казакевич, Илья Эренбург...
– Так, может, это в другое время было?
– Конечно, в другое! Антокольский и Каверин получили Сталинские премии в 1946 году, Эренбург – в 1948-м, Казакевич – в 1948 и 1950-м, а Твардовский обратился к Шолохову в 1949-м. Шолохов наверняка испугался, что Сталинскую премию дадут Гроссману, вот и выступил против. Антисемитизм в чистом виде!
Тут я окончательно растерялся. И чистосердечно признался:
– Я теперь даже и не знаю, что же мне написать о Сарнове...
Но моя подруга и тут не растерялась.
– А ты напиши, – говорит, – как Сарнов о Троцком (стр. 555): «Большим эрудитом в делах литературных, каким считался и за какого себя выдавал, он не был».
