Что Лев Толстой мог бы подумать о спецоперации в Украине

Толстой был одним из убежденных противников отправки добровольцев в Сербию и последующей Русско-турецкой войны 1877–1878 годов.  Николай Ге. Портрет Л.Н.Толстого. ГТГ, М.

Старый князь Щербацкий отстаивает позицию, что помогать сербам есть не то же самое, что начать войну с турками. К ней присоединяется и Левин, который, вероятно, передает позицию самого Толстого. В то время как горячо поддерживают военные действия абстрактно философствующий Кознышев и простоватый Катавасов. Последний является этаким смеющимся, жизнерадостным обывателем, который с удовольствием рассуждает о войне «перекусывая огурец». Вот его характеристика: «Катавасов был ему приятен ясностию и простотой своего миросозерцания. Левин думал, что ясность миросозерцания Катавасова вытекала из бедности его натуры, Катавасов же думал, что непоследовательность мысли Левина вытекала из недостатка дисциплины его ума». В общем, персонаж, для которого «все всегда понятно».

Спор активно ведется вокруг необходимости убийства. Из, пожалуй, печального: герои все равно руководствуются скорее своими чувствами. Надо убивать или нет, Левин отдает на откуп именно чувству: «Если бы я увидал это, я бы отдался своему чувству непосредственному». А помощь сербам Кознышев, в общем, тоже отдает на откуп эмоциям: «Тут нет объявления войны, а просто выражение человеческого, христианского чувства. Убивают братьев, единокровных и единоверцев. Ну, положим даже не братьев, не единоверцев, а просто детей, женщин, стариков; чувство возмущается, и русские люди бегут, чтобы помочь прекратить эти ужасы». Впрочем, ratio в таких темах включать сложно, спору нет.

А дальше речь заходит о самом загадочном: о народе. Толстой старается показать, что народ направляют в определенный вектор: посредством велений священникам прочесть «то-то и то-то» и газет. Большая часть этого самого народа готова все отдать на откуп царю и не знает, что происходит на самом деле: «Что ж нам думать? Александр Николаич, император, нас обдумал, он нас и обдумает во всех делах. Ему видней...»; «Остальные же восемьдесят миллионов, как Михайлыч, не только не выражают своей воли, но не имеют ни малейшего понятия, о чем им надо бы выражать свою волю. Какое же мы имеем право говорить, что это воля народа?»

Затем речь идет о добровольцах – «лучших представителях» народа – и умозрительном якобы едином порыве интеллигенции защитить сербов: «...разнообразнейшие партии мира интеллигенции... все слились в одно». Такие умозрительные сверхобобщения чем-то напоминают большевистскую риторику.

Толстой/Левин отстаивает позицию, что жертвовать – это одно, а «убивать турок» – другое. Кознышев отвечает словами Иисуса о том, что он принес с собой не мир, но меч.

Для Левина позиции его оппонентов мотивированы гордостью. Пожалуй, приведу полностью его мысли: «То, что они проповедовали, была та самая гордость ума, которая чуть не погубила его. Он не мог согласиться с тем, что десятки людей, в числе которых и брат его, имели право, на основании того, что им рассказали сотни приходивших в столицы краснобаев-добровольцев, говорить, что они с газетами выражают волю и мысль народа, и такую мысль, которая выражается в мщении и убийстве. Он не мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих мыслей в народе, в среде которого он жил, и не находил этих мыслей в себе (а он не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих русский народ), а главное потому, что он вместе с народом не знал, не мог знать того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому не мог желать войны и проповедовать для каких бы то ни было общих целей».

Отмечу, что высокие побуждения были скорее у «мыслителей», нежели у «воителей». Первые сами воевать не очень хотели (да и солдаты из них вряд ли были бы хороши, не то что лихой Долохов). Так, в общем, почти всегда и бывает – поэты и мыслители переживают, но «делатели» из них плохие. Слова князя Щербацкого о том, что тот, кто горячо на словах поддерживает войну, лучше пусть сам входит в штурмовой отряд, могут быть скорее не реальным призывом Толстого сделать так, а просто этаким «троллингом», шуткой. Хотя у Толстого принцип «тебе что-то надо – сам и сделай» – один из основных.

Те же, кто идут воевать по собственному выбору, зачастую вообще не думают о тонкостях политики, «народе» и благой цели. Вронский прямо говорит перед отъездом, что он просто не знает, куда девать свою жизнь. Другим же просто весело. После проигранного денежного состояния что еще делать приятелю Вронского Яшвину, как не пуститься в очередную авантюру? У некоторых побудительный мотив – просто-напросто разнузданность. Толстой пишет об этом философу Николаю Страхову, говоря о Русско-турецкой войне: у многих мысли скорее о турчанках. Хотя немного тут Лев Николаевич, мне кажется, преувеличивает, поскольку просто приводит слова одного из простых мужиков-слуг, но его способность «зрить в людей» все равно поразительная.

Те, кто радостно о войне отзываются, обычно к ней и отношения особого не имеют, не чувствуют ответственности и ее ужасы себе не представляют: «Выскочили вперед и кричали громче других все неудавшиеся и обиженные: главнокомандующие без армий, министры без министерств, журналисты без журналов, начальники партий без партизанов».

Конечно, события тех лет и современное положение дел различаются, но, похоже, Лев Николаевич в отношении спецоперации в Украине мог написать куда более резкие вещи. Правилен такой взгляд классика или нет – каждому решать самому.