Трагедия Великой Октябрьской социалистической революции

Именно Достоевский называл революцию «неизбежностью невозможного». Константин Трутовский. Достоевский в 26 лет. 1847. Государственный литературный музей

Маяковский был первым поэтом пролетарского государства. Он предельно обостренно переживал пафос труда, беспощадной борьбы и кровавых жертв во имя будущего. Это будущее в его мировосприятии было лучезарно. Именно Маяковский открывает советскую эпоху.

Но великим пророком русской революции, безмерно боящимся ее, но и показавшим ее неотвратимость, стал Достоевский.

Он изображает такую безмерность человеческих страданий, что становится очевидной смерть Бога. В его романах эта смерть явлена как крах всей метафизики спасения и смирения. Именно Достоевский называл грядущую революцию «неизбежностью невозможного».

Природа строя

Крупнейшей теоретической проблемой остается вопрос о природе строя, возникшего в СССР и в ряде других стран «реального социализма». Генезис этого строя, рожденного русской революцией, уходит своими корнями в Столыпинскую реформу начала 1900-х годов. Суть реформаторских усилий Столыпина заключалась в форсированном разрушении крестьянской общины с целью капиталистического преобразования аграрных отношений. Однако она явила собой вопиющий пример того, как не следует проводить реформы. Совершенно нежеланным результатом реформы стало ускоренное расслоение крестьянства, беднейшие слои которого были вытолкнуты в большие города и составили ту самую пролетарскую массу, которая и совершила три русские революции (1905–1917). Ленину принадлежит мысль: если бы реформа Столыпина удалась, то никакой революции не было бы.

Октябрьская революция явилась стержневым событием XX века. Она стала великой не только для России, но для всего мира. Она реально упраздняла капиталистическую формацию и открывала дорогу в будущее. Она действительно сыграла, по формуле Карла Маркса, роль «локомотива истории», она реально меняла общественный строй.

Гораздо позже, в начале 1920-х годов, Ленин совершит крутой поворот «во всем нашем взгляде на социализм». Однако выражение «рыночный социализм» имеет не больше смысла, чем выражение «деревянное железо», и отражает собой человеческую, слишком человеческую надежду доделать недоделанную капитализмом работу. Нэпманская экономика вошла в антагонистическое противоречие с коммунистическо-пролетарской властью, которая – усилиями Сталина и его Политбюро – задушила бурно развивающийся капиталистический уклад. К концу 1920-х годов становилось ясно: еще один-два года НЭПа – и советская власть будет опрокинута.

Революция и тоталитаризм

Люди испытывают жгучую потребность в разрушении старого мира. Фото Александра Анашкина

Коренной вопрос марксистской теории: почему все ранние, «социалистические» революции XX века вырождались в тоталитарные режимы? По-видимому, потому, что главной движущей силой этих революций (от Советской России до КНР и Кампучии) было крестьянство, которое отчаянно сопротивлялось разрушению общины под натиском либерально-индустриального уклада. Уже в 1930-е годы псевдосоциализм начал компрометировать саму идею социализма. Однако подлинно народный характер революции отодвинул гибель Советского Союза и социалистического лагеря еще на полвека. Мировой социализм спасло тогда то, что люди чувствовали себя участниками величайшего в истории строительства. Они воочию видели, как некогда отсталая страна превращается в мировую сверхдержаву. И в жизни каждого человека происходили разительные перемены. Ленинский лозунг «Мы научим каждую кухарку управлять государством» осуществлялся реально: кухаркины дети становились маршалами и академиками, народными артистами, признанными поэтами. Сутью Октября было радикальное расширение низовой демократии, выразившееся в могучем порыве масс к самоорганизации. Произошло, по сути, взрывное вторжение масс в сферу политики с целью захвата власти. Достоянием всех было бесплатное образование, здравоохранение и отдых. Но советский строй давал даже больше: он давал каждому ощущение великой борьбы за другой мир, ощущение штурмующего небо деятеля, от которого зависят судьбы истории. У десятков миллионов людей появилось общее дело, за которое они были готовы отдать жизнь. Благодаря революции Советская Россия шагнула в самый эпицентр мировой истории, напрочь отбросив всякую захолустность и провинциальность. Именно это радикальное раскрепощение масс давало широкую народную поддержку сталинскому деспотизму и порождало ощущение того, что в СССР строится социализм. Знаменитая фраза Линкольна Стеффенса: «Я видел будущее, и оно работает», которую он сказал по возвращении из Советской России, вскоре после большевистской революции, выражает дух коммунистического милленаризма, пропитанного эсхатологическими настроениями – конца всех времен. Великая русская революция противопоставила Западу радикально иную систему ценностей, иной образ жизни. Новая держава выдвинула революционный мессианизм, угрожавший самим основам Запада. Слова пролетарского гимна «Кто был ничем, тот станет всем» воплощались в жизнь. Именно благодаря этому мироощущению народы СССР одержали победу в самой жестокой войне XX века против фашистской Германии. Закрывает же эпоху советской власти пронзительная и великая поэзия Владимира Высоцкого, надрывно, на разрыв аорты выразившая ощущение всемирно-исторического краха советского народа, так и не сотворившего царства Божия на земле. Нынешний уровень развития социальной теории не позволяет определить, поддаются ли в принципе реформированию политические формации или же возможен лишь их крах, ведущий к реставрации капитализма. Роковой причиной краха СССР и антикоммунистических революций в Восточной Европе стало маразматическое состояние, в которое был ввергнут марксизм.

Высокомерие диалектики

Освящением террора явился марксизм. Почему? Я убежден, что главной причиной превращения величайшей теории освобождения в идеологическое освящение сталинского деспотизма стала своего рода роковая болезнь марксизма, пораженного метастазами гегелевской идеалистической диалектики. Высокомерие диалектики начинается тогда, когда она забывает о том, что она лишь набор логико-полемических приемов, и выдает себя за онтологию. Немецкий философ Питер Слодердайк пишет: диалектике «бесспорно, удалось вторгнуться в сферу онтологии, она пытается овладеть всем сущим, как своей вотчиной. Она тем самым превращает космос во всеохватывающий «диалектический процесс» – так, как будто он есть не что иное, как противоречивый феномен. С этим онтологическим раздуванием диалектики в самое большое системное образование истории европейской философии был достигнут пункт, после которого становится неизбежным ответный удар. Постмодернизм утверждает иную логику, в которой вводятся в качестве необходимых элементы иррационализма и пралогического мышления. Судьба гегелевской системы, которая кажется нам из исторического далека призрачными руинами идеалистической метафизики, достаточно ясно обрисовывает возникшую необходимость поворота». Главный практический аргумент, который Слотердайк выдвигает против диалектики, состоит в том, что она «заканчивает спор диктатом победителя, тем самым она, как и прежде, вмешивается в происходящую борьбу – на стороне власти и господствующего сознания: она усиливает позицию власти в столкновении верхов и низов. Получается результат, достойный иронии: позитивные диалектики от Платона до Ленина действуют на практике как помехи для того, что они сделали своей темой, – как помехи для примирения противоборствующих сторон (в синтезе)». Маркс действительно пытался освободить диалектику от идеализма. Он первым увидел экономику и политику как предмет для философской рефлексии. Тем самым он предельно демистифицировал философию, введя в сферу философского анализа общественную деятельность. Марксизм – первая постметафизическая философия. Второй (хронологически) стало ницшеанство, а третьей – фрейдизм. Однако в марксизме сохранилось внутреннее противостояние и коллизия между метафизикой и ее порождением – диалектикой. В разные исторические периоды на первый план выходило то или иное начало этого противоречия. Именно поздний Энгельс несет ответственность за реметафизацию марксизма, навесив на него метафизический такелаж вроде «основного вопроса» философии, «диалектики природы» с ее тремя противоречиями, «восхождением от конкретного к абстрактному», единства логического и исторического и т.д. Однако Энгельсу так и не удалось это довести до конца, что впоследствии дало основание его эпигонам превратить его теорию в инструмент диктатуры. Лишь через 100 лет после смерти Маркса по диалектике был нанесен ответный удар усилиями яркой группы постмодернистов: Фуко, Лиотара, Делеза, Гватари, Негри, Деррида, Джеймисона. Именно эти философы разработали мощный антидиалектический инструмент. Они, по сути, проделали с марксизмом обратную работу по отношению к той, каковую проделал Энгельс с его «Диалектикой природы» и Сталин с его «Проблемами ленинизма» и «Кратким курсом ВКП(б)». Наступление на диалектику было развернуто по трем направлениям. Во-первых, диалектика – это мышление оппозициями. Догматизированный марксизм – а именно таков сталинский марксизм – предельно абсолютизирует и противопоставляет друг другу бинарные оппозиции и противостояния. В итоге мы не можем вырваться за рамки диалектических пар, например буржуазии и пролетариата. Во-вторых, крупнейший изъян диалектики – гипертрофирование противоречий, доведенное до предела в сталинскую эпоху. Абсолютизация противоречий блокирует мышление целостными комплексами в стиле Гераклита и досократиков, когда противоречия преодолеваются и интегрируются в более высокое единство. В-третьих, диалектика абсолютизирует категорию субъекта. Наше мышление, противопоставляя субъекта объективному положению вещей, волей-неволей гипертрофирует объективную реальность. Ведь картезианско-гегелевский субъект является идеальным носителем платоновско-христианского логического мышления, которое автоматически переносит диалектические законы, которым оно подчинено, на мир онтологии. Кроме того, диалектика в сути своей теснейшим образом связана с идеализмом, с миром трансцендентных идей, что составляет ядро метафизики. Термин «материалистическая диалектика» звучит как «деревянное железо». Не в этих ли изъянах марксизма причина того, что теория лучезарного освобождения была извращена и превращена в инструмент жесточайшего угнетения? Иначе говоря, не несет ли именно идеалистическая диалектика ответственность за то, что марксизм был превращен в идеальную обслугу тоталитарных режимов? И не было ли попыткой неомарксистов Франкфуртской школы вырваться за пределы метафизики, предложив негативную диалектику?

Можно ли преодолеть марксизм?

Сегодня мы нуждаемся в перемене всего нашего взгляда на марксизм. Нам необходимо отказаться от многих традиционных левых догм, которые уже обветшали. Например, сегодня любая система советов, фабзавкомов и тому подобное, выстраиваясь в жесткую иерархию, неизбежно ведет к авторитаризму и сталинизму. Ей может противостоять лишь низовая сеть, которая возникает в каждой деревне, городе и, таким образом, противостоит централизованной власти. Перед марксистами стоит задача соединения марксизма с новейшими философскими достижениями. Я хотел бы подчеркнуть то фундаментальное обстоятельство, что феномен отчуждения в марксизме, явление рессентимента в ницшеанстве и теория невроза у Фрейда – грани различных аспектов бедственного положения человека в современном мире. В начале XXI века мы должны воздать должное трем мыслителям, чье творчество заложило предпосылки нашего возможного освобождения. Если Фрейд показал нам пути освобождения нашей психики, а Ницше – освобождения нашей культуры, то Маркс указал нам пути эмансипации нашей экономической деятельности. По-видимому, все эти три концепта – отчуждение, рессентимент и фрейдовское явление вытеснения – нуждаются в увязывании в единую критическую теорию. Сегодня очевидно, что капитализм стимулирует в человеке самые низменные инстинкты: стяжательство, страсть к наживе, зависть, корысть, эгоизм. Человек полностью превращен в придаток к технологиям, развитие которых все в большей мере порабощает его, навязывая ему все новые и новые потребности. В этой логике капиталистического господства и скрывается глубинная динамика господства – подчинения. Только преодолев эту динамику, человечество может прорваться в сферу, где отношения обмена сменяются отношениями дара. Сегодня очевидно, что мирная эпоха, наступившая после Второй мировой войны, заканчивается. Человечество подошло к радикальным тектоническим сдвигам. Быть готовым к этим сдвигам – задача революционеров XXI века. Карл Маркс писал: «Революцией я называю превращение, происходящее в сердцах, и воздетые в едином порыве руки – во имя человеческой чести!» Нравится нам это или нет, но люди испытывают жгучую потребность сокрушения старого уклада, расчистки старого мира и воссоздания его заново. Революции происходят из состояния безысходности и онтологического отчаяния. Народы не выносят рутины, их охватывает жажда уничтожения и жертвенности. В революциях человеческая воля переживает триумф. Ведь подлинным источником революции является сама природа человека, этого существа, способного к сопротивлению. В принципе революционность поэтому нельзя вытравить из человеческого существа. Перечеркнуть Великую Октябрьскую революцию так же трудно, как отменить день и ночь. Революции были и будут. Сама суть истории – в движении разрывами и синкопами.